Рандеву с йети - Никита Велиханов

— Олег. — Ирина, которая с каждым его словом вжималась все глубже и глубже в широкое обитое кожей кресло, вдруг поняла, что если он сейчас не остановится, она сойдет с ума, потеряет сознание, бросится на него с кулаками. — Олежек, милый, что ты такое говоришь? Мне ничего от тебя не нужно. Мне нужно только, чтобы ты знал, что я тебя люблю, и что у меня твой ребенок, и что он тоже будет тебя любить. Ты можешь приезжать или не приезжать, ты можешь — ты вообще все что угодно можешь, но ты не имеешь права вот так от нас отказываться. Ты не имеешь права…

— Что? Не имею права? Радость моя, я имею все права на этом белом свете. Да и вообще, что это за сцена у фонтана? И откуда мне знать, что этот ребенок вообще — мой? Меня не было два с лишним месяца, я приезжаю, и на тебе — подарок. Я понимаю, тебе надоело жить в общаге. Я понимаю, что если бы я снял тебе квартиру, все было бы значительно удобнее и проще. Но, милая моя, если бы мне хотелось снять в Москве постоянную квартиру, я уже давно бы это сделал. И поселил бы там тебя, или другую такую же очаровательную дурочку, чтобы вытирать с мебели пыль. Но как ты думаешь, — Олег перегнулся к ней через стол, — почему всякий раз, когда ты выписывала мне разовый пропуск, этот пропуск был на разные фамилии? Как ты думаешь, почему ты до сих пор не знаешь моей настоящей фамилии, а? И, скажу тебе по секрету, — он нагнулся еще ближе, — ты даже имени моего настоящего не знаешь!

Ирина уже ни на что не реагировала. Она слышала все, что он говорил. Она понимала смысл сказанного. Только внутри было пусто, бесконечно пусто, и ни страха, ни боли, ни отчаяния, ни бессилия, ни желания заорать — ничего. Только пустота, и тьма, и как будто мертвая зыбь на поверхности большого озера, ночью, и не видно ни зги. Олег между тем перешел на шепот:

— А потому, девочка, что мне была нужна хаза. Хорошая хаза, где меня никто и никогда не станет искать. И слава Богу, что к этой хазе в придачу полагалась ты, а не какая-нибудь сучка. Ты классная баба, Иришка. И в постели — просто ураган. Но с ребенком ты мне на хрен не нужна, ясно? И если хочешь, чтобы я время от времени к тебе теперь, к бездомной-бесквартирной наведывался — просто так, по старой памяти, по дружбе, потому что мне с тобой тоже было очень хорошо, — то ты избавишься от этой маленькой проблемы, пока она не переросла в большую. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше. Раз в месяц на три дня квартиру я устрою. Но — только так, Иришка, поняла? Только так, и никак иначе.

Ирина встала и молча вышла из ресторана. Олег за ней не пошел.

28 июня 1999 года. Москва.

Через два дня Ирина со всеми была уже на «ты» — кроме Борисова, естественно. Большаков оказался и впрямь изрядным стервецом, причем стервецом умным, не злопамятным и готовым идти на уступки — не потому что перед ним дама, слабый пол, волос долог, да ум короток. А по той простой причине, что прикалывался он исключительно для собственного удовольствия. А если в пределах слышимости оказался кто-то еще, кто способен оценить юмор, — что ж, тем лучше Прикол не был для него элементарным средством самоутверждения за счет самооценки ближнего. Прикол был жизненной позицией, и это радовало Ирину, поскольку выдавало родственную душу.

Доставалось от него всем — и Ирине, и Ларькину, и Ренату, и даже шефу, и все, похоже, успели к этой его стервозной манере притерпеться, и если отбрехивались, то больше для порядка, чтобы совсем не зарывался: потому что, во-первых, все разно паршивца не переделаешь, пороть поздно, убивать вроде рано, а во-вторых, так проще — нагнулся, просвистело. А свяжешься — себе же дороже и выйдет.

Ларькин бывал порой грубоват, но не из хамства, а скорее по природе, которая, как телосложение, досталась от родителей и коррекции не подлежит. Будучи к тому же усугублена медицинским образованием. Поэтому юморок у него проскакивал все больше черный, а по шершавости и прямолинейности приближался порою к солдатскому. Но зато бывали и отдельные перлы, смешные сами по себе, безо всякого дежурного умствования, по сравнению с которыми блекли даже стильные Илюшины приколы. И если первый специализировался на приколе «на случай», на верчении так и сяк словами, на каламбурах и на «зазорах» между разными смыслами схожих по звучанию слов, то второй был от природы рассказчик — когда находило, конечно. А находило на него, по правде говоря, не слишком часто — по крайней мере, Ирине так показалось.

Весь первый день ушел на то, чтоб ознакомиться с распорядком жизни ГРАСа, с многочисленными прибамбасами занимаемого командой особнячка и со спецификой будущей службы. Насчет последнего ничего конкретного Ирина не узнала, хотя разговоров было много, и вообще у нее сложилось впечатление, что ее весь день старательно передавали из рук в руки, по кругу, и водили ее так же, кругами, вокруг и около, чтобы она, не дай Бог, ничего лишнего ненароком не узнала и не подсмотрела. Были какие-то «дела», уже проведенные командой за полтора года существования. Была «мусорная куча» — один из большаковских компьютеров, куда заносилась вся мало-мальски проходящая по «аномальному» профилю группы информация и откуда в свободное от конкретных и срочно надобных начальству дел вынималась очередная фишка, чтобы покрутить ее, повертеть и подумать, к чему бы это. И у Ирины возникли серьезные опасения, что именно здесь и будет ее рабочее место. Структурная лингвистика в качестве специальности по университетскому диплому, несколько иностранных языков (информация, кстати, была там, судя по всему, на всех человеческих и нечеловеческих языках, включая мапаялам и суахили), методы сбора и обработки информации — контентанализ и прочее — в качестве специализации в школе ФСБ: а зачем еще подобная команда пошлет в верха запрос на такого как она специалиста. А то, что был запрос, причем давно, Ирина поняла в первый же день. Причем никто ей об этом не говорил. Сама поняла. Контентанализ.

На второй день, прямо с утра ее вызвал Борисов и объявил, что завтра группа в составе двух человек: капитана Ларькина и лейтенанта Рубцовой — отправляется в двухнедельную оперативную командировку. Старший группы — естественно, капитан Ларькин. Что, куда и зачем — узнавать у него, поскольку сам Борисов в данный момент очень занят.

Ларькин тоже, судя по всему, был в данный момент очень занят, но отвел Ирину к Ренату и велел получить по списку целый арсенал различной звукозаписывающей, оптической и видео-фотоаппаратуры, а заодно в ударном темпе научиться всем этим пользоваться, если Ирина еще не умеет. Если что непонятно — спросить у Рената. К вечеру все собрать и упаковать, выезд завтра в час дня, из конторы. В итоге Ирина просидела у Рената в каптерке до поздней ночи, разбираясь с линзами, затворами, объективами, телевиками, системами перемотки, наведения-наблюдения, ночного виденья и черт знает какими еще системами. Ренат оказался человеком на удивление обстоятельным и безотказным, и откровенно, почти по-детски радовался, когда совершенно непроходимая на первый взгляд приспособа делалась для Ирины мало-помалу — и под его чутким руководством — понятной и удобной.

Домой она добралась уже за полночь, наскоро побросала вещи в сумку — на завтра — и без задних ног завалилась спать. И всю ночь ей снились какие-то видеокамеры, которые почему-то нужно было разбирать и собирать на время, как автомат Калашникова. Причем разбирать их и собирать нужно было непременно под водой, в маске и в ластах, время от времени выныривая, чтобы глотнуть воздуха. И пока Ирина выныривала, собранные детали сами собой рассыпались, терялись какие-то винтики-шпунтики, и она катастрофически не укладывалась в норматив. Зато потом, уже под утро, она плавала с собранной наконец камерой по подводным джунглям, где высились невероятных размеров — метров, наверное, по сорок в высоту — мерно покачивающиеся столбы водорослей, и проблема дыхания ее больше не беспокоила; Ирина все пыталась поймать в объектив некое постоянно ускользающее от нее между живыми колоннами существо, не то рыбу, не то кальмара, не то такого же как она двоякодышащего антропоида. В ушах звучали странные шумы, обрывки смутных фраз, слитный ровный гул, как от многоголосого хора, поющего на одной и той же ноте, и было немного тревожно, но страха не было, и нервозность прошла, и появилось ожидание встречи — с чем-то неизвестным, могучим, довольно опасным, но почему-то настроенным к ней, к Ирине, благожелательно и ровно, все откладывающего по непонятной причине самый миг свидания.

Проснулась она в прекрасном расположении духа и почти сразу же, успев только встать и одеться, позвонила Леснику. У них была договоренность: не только в случае получения любой сколь-нибудь значимой информации, но и в случае любой непредвиденной перемены обстоятельств она тут же выходит с ним на связь. Лесник взял трубку сразу, как будто дежурил у аппарата в ожидании ее звонка.