Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста. Заметки по еврейской истории двадцатого века - Евгений Беркович

Через три недели вышло новое предписание: вещи из списка запрещено дарить и продавать без письменного согласия гестапо, причем в прошении должны быть указаны точные адресные данные получателя подарка или покупателя. Таким образом гестапо обеспечило себя полной информацией обо всех имущественных делах евреев. Излишне говорить, что любые нарушения грозили смертью.

Когда пришло указание сдать драгоценные металлы, Лёвенштейны упаковали серебро во множество коробок и ящиков. Полицейский участок находился на Грольманштрассе, 28 (где он, кстати, находится и сегодня). Ко всем предписаниям о сдаче вещей прилагалось еще одно иезуитское дополнение: евреям запрещалось заказывать какие бы то ни было транспортные средства – свое имущество они должны были доставить в полицию сами. Ни возраст, ни здоровье во внимание не принимались. И в назначенный день на улицах Берлина можно было видеть тысячи людей, мужчин и женщин, которые как угодно – на самодельных тележках, в детских колясках – тащили скарб.

Сдав имущество, Ханна сразу же поехала в Потсдам к сестре, «нацистской тетушке» Ханса-Оскара, и все ей рассказала. Та возмутилась:

– Как вы могли отдать наше фамильное серебро? Это невозможно!

Она надела свой «золотой бонбон» и вместе с Ханной отправилась в полицейский участок. Там она не встретила никаких препятствий: перед Золотым значком все стояли навытяжку.

Едва войдя, тетушка потребовала вызвать начальника и прежде чем тот успел раскрыть рот, перешла в наступление:

– Хайль Гитлер! Скажите-ка, как это вам пришло в голову забрать наше фамильное серебро? Я буду лично рейхсфюреру СС жаловаться! Что вы, собственно, себе позволяете?

При виде разгневанной женщины с Золотым партийным значком на груди начальник участка перепугался и, слегка заикаясь, спро-сил: – Как, разве ваша сестра еврейка?

– Ну разумеется, нет, ведь она моя сестра. Она замужем за евреем. А серебро принадлежит нашей семье.

– Почему же, товарищ, она ничего не сказала? Сейчас все будет улажено, – сказал начальник, оправдываясь.

Через десять минут все коробки и ящики с серебром были возвращены и на специально выделенном грузовике перевезены в Потсдам, в тетушкин дворец Лихтенау, где оставались до 1944 года.

Перед самым приходом советских войск тетушка Ли закопала фамильное серебро в парке. Там оно пролежало до 1950 года, когда Лёвенштейны уехали в Израиль. Тетушка боялась оставаться в городе, оккупированном русскими. Ночью она тайно выкопала сокровища и перебралась в Гамбург.

Теперь все реликвии вновь находятся в квартире Ханса-Оскара Лёвенштейна, недалеко от знаменитой берлинской улицы Курфюрстендамм, которую берлинцы ласково называют Кудамм.

Часть вторая

Операция «Фабрики»

«Полные евреи», как Фриц Лёвенштейн, и «действительные евреи», как Ханс-Оскар, обязанные носить шестиконечные звезды, имели право жить только в пяти немецких городах: Берлине, Гамбурге, Мюнхене, Дюссельдорфе и Франкфурте. Здесь смешанные семьи могли находиться легально до конца войны. Правда, следовало соблюдать все указы и предписания режима, а их с каждым днем становилось все больше. Малейшее нарушение какого-то запрета вело к немедленной депортации и верной смерти.

Нельзя было ходить к парикмахеру, стоять у газетного киоска, выращивать дома цветы, держать домашних животных, золотых рыбок или волнистых попугайчиков… Похоже, извращенная фантазия нацистских властей не знала предела. Серьезные ограничения касались еды: в пищу евреям предписывалась брюква, красная и белая капуста, шпинат, репа и редис. Редис в шутку называли «еврейским жиром»: его клали на хлеб и ели как бутерброд. Раз в году можно было прийти на специальный «еврейский вещевой склад» и получить там пару обуви или ношеное пальто. Как правило, это были вещи, оставшиеся от депортированных.

Даже процедура сдачи имущества обставлялась массой предписаний, предельно осложнявших жизнь. Мало того, что все вещи надо было обязательно принести в полицейский участок самим. День и время для этого также выбиралось не наугад. Например, сдавать радиоприемники нужно было именно в Йом-Кипур, или Судный день – священный еврейский праздник, когда религиозному человеку запрещена любая работа. И тысячи евреев вместо того, чтобы молиться в синагоге, были вынуждены тащить тяжеленные ящики в полицию. Это было настоящее издевательство.

И тем не менее если все запреты выполнялись, евреи по закону имели право жить в указанных городах. Так продолжалось до 27 февраля 1943 года. В этот день по приказу гауляйтера НСДАП Берлина и рейхсминистра пропаганды Геббельса началась так называемая операция «Фабрики». Ее целью было окончательное освобождение Берлина от евреев. Практически все они были заняты на принудительных работах для нужд фронта на различных заводах и фабриках. И вот с самого утра 27 февраля на эти предприятия врывались отряды эсэсовцев и загоняли всех евреев в специально подогнанные грузовики.

Люди не знали, куда их везут – то ли на новое место работы, то ли в лагерь.

Ханс-Оскар Лёвенштейн оказался в сборном лагере, который занял огромное здание синагоги на улице Леветцовштрассе в районе Тиргартена. Синагога, вмещавшая по меньшей мере три тысячи человек, за два дня заполнилась почти до отказа. Через двое суток Ханс-Оскар услышал свое имя и новый приказ забираться в кузов грузовика. Там уже было человек десять-двенадцать. Никто не понимал, что происходит. Машина направилась к центру города, в сторону Александерплац. В пути выяснилось, что все евреи в машине были, что называется, «породненными с арийцами». Их доставили в сборный лагерь на Розенштрассе.

Протесты на Розенштрассе

В начале марта 1943 года в здании, некогда принадлежавшем берлинской еврейской общине, собралось несколько тысяч (по различным оценкам – от двух до шести) евреев. Все они имели арийских родственников, как правило, женщин, которые каждый день приходили к воротам лагеря и требовали: «Верните нам наших мужей!».

На второй или третий день выяснилось, что и Фриц Лёвенштейн был там: отец и сын встретились в коридоре, когда их выводили в туалет. (Кстати, туалеты, рассчитанные на двух-трех служащих, были абсолютно не приспособлены для такого количества людей.)

Когда Ханна Лёвенштейн впервые попала на Розенштрассе, ей прежде всего нужно было удостовериться, что ее муж и сын находятся именно здесь. Здание охраняли вооруженные эсэсовцы, и Ханна обратилась к одному из них:

– Послушайте, я узнала, что моего мужа привезли сюда. Это неслыханно! Я работаю на оборонном предприятии, выполняю важные задания для фюрера и отечества, прихожу усталая домой и не могу туда попасть, потому что ключ у него. Попросите его передать мне ключ.

Через некоторое время охранник привел Фрица Лёвенштейна. Так Ханна выяснила то, что ей было нужно.

К подобным хитростям прибегали и другие женщины.

Их было много. Ханна Лёвенштейн вспоминала, что иногда приходилось изменять маршруты движения, чтобы не пробираться сквозь толпу протестующих. Если по утрам или ночью сюда приходило несколько сотен человек, то к вечеру, когда заканчивался рабочий день, собиралось до нескольких тысяч.

Женщины передавали для своих близких свертки с едой и необходимыми вещами. В огромным комнатах, где на полу, тесно скучившись, лежали люди, охранники то и дело выкрикивали имена заключенных, которым принесли передачу.

Вместе с Ханной на Розенштрассе бывала ее высокопоставленная сестра. И протестовала против ареста своих еврейских родственников так же, как и сотни других немецких женщин. Единственное отличие состояло в том, что Елизавета Фосберг приезжала на своем автомобиле – и это в военное время, когда весь бензин полагалось использовать только для нужд фронта! Обычно их сопровождала и мать – бабушка Ханса-Оскара.

Фрау Лёвенштейн рассказывала, что поначалу лагерь охраняли эсэсовцы с автоматами, направленными в толпу. Невозможно было избавиться от чувства страха. Но на второй или третий день одна вполне арийского вида женщина с двумя детьми на руках подошла к ним и громко сказала:

– Вы, свиньи, как вам не стыдно? Вы хотите стрелять в немецких женщин и детей вместо того, чтобы идти на фронт и защищать нас!

Ошарашенные солдаты молчали. Уже через три часа вместо них стояли обычные постовые без автоматов.

В это трудно поверить, но протесты женщин на Розенштрассе увенчались успехом: все заключенные были освобождены. Ханс-Оскар Лёвенштейн получил свидетельство об освобождении. Бланк начинался словами «Еврей/Еврейка…», после чего следовало вписать фамилию. Но Ханс-Оскар не принадлежал к этой категории, и старательный чиновник, зачеркнув первые слова на формуляре, впечатал: «Действительный еврей Лёвенштейн».

Подобная педантичность вообще свойственна немецкой бюрократии. Порой она доходила до абсурда. В 1941 году, когда Хансу-Оскару было 15 лет, еврейскую школу, где он учился, закрыли, и школьников вывезли на принудительные работы. И все время, пока этих детей не отправили в газовые камеры, гестапо выдавало их родителям денежное пособие на ребенка и оплачивало страховку от несчастного случая. А сегодня Ханс-Оскар Лёвенштейн получает небольшую пенсию по старости, так как гестапо вносило за него взносы в пенсионный фонд.