Хамам «Балкания» - Владислав Баяц

Ибрагим-паша спохватился, что слишком увлекся разговором, и оставил молодых людей беседовать наедине.

С тех пор как Синан и Мехмед познакомились, они практически не расставались. Конечно, если позволяли обстоятельства. А они, по крайней мере сейчас, складывались для них удачно.

На следующую встречу Памук явился вооруженным, как и я, хрониками, путевыми записками, заметками, обычными маргиналиями немецких, французских, венецианских, дубровницких, венгерских, сербских, польских, турецких путешественников, чиновников, авантюристов, посланников, шпионов, образованных рабов, торговцев – короче, всех тех, кто счел необходимым оставить свое мнение по поводу событий в Османской империи или же просто рассказ об этих самых событиях.

Мы были смешны сами себе: не хватало еще, чтобы мы, совсем как дети, которые обмениваются портретами любимых футболистов, начали хвалиться тем, у кого из нас этого добра больше… Дети делают это со словами «а посмотри это…», «а ты на это посмотри…». Но мы, достаточно взрослые люди, договорились, что будем использовать цитаты или сведения «в духе крайней необходимости и с наилучшими намерениями».

Памук первым стал излагать свое мнение о Соколлу:

– Султан Селим в решительный момент уяснил два важных факта, касающихся великого визиря, причем в следующей очередности. Во-первых, Мехмед-паша продемонстрировал исключительно высокий моральный уровень, чем превзошел окружение, ни разу не напомнив о своих предупреждениях не вступать в войну, и не злоупотребил возможностью подтолкнуть обиженного и легко поддающегося влиянию султана к желанию подвергнуть противников паши опале.

Я встрял:

– Не зря же его прозвали Высоким[18].

– Да, не зря. Знаешь, первыми при дворе на него обратили внимание женщины. Все они говорили о том, как он держит себя; вроде они прежде не встречали, чтобы мужчины так гордо разворачивали плечи, – продолжил Памук.

– Все счастье в том, что он был красавцем и, как говаривали в то время, видным, – попытался я развить эту тему. Но Памук продолжил свою мысль:

– Во-вторых, не допуская разночтения, визирь постоянно демонстрировал твердость, неколебимость и убежденность в том, что действовать надо немедленно. Султан не мог пожелать большего блага для империи в столь опасном состоянии собственного и всеобщего малодушия. Намерением немедленно построить новый флот паша вовсе не желал сказать, что надо как можно скорее ввязаться в новую войну, он подчеркивал только то, что неприятель задумается. Кроме всего прочего, это означало: Османская империя не склонила голову!

Я припас комментарий:

– Был в этом и элемент везения. Европейцы, несмотря на то что были опьянены неожиданной победой, вернули корабли в родные гавани, рассчитывая завершить дело в следующем году. Правда, следует признать, что уже приближалась зима и дальнейшее ведение войны на море становилось все более проблематичным.

– Да, ты прав. Возможно, предвидя такое развитие событий или зная о нем, Мехмед-паша именно поэтому и принялся настаивать на укреплении флота. Довольно скоро стало ясно, что противники не двинутся на столицу, однако великий визирь поспешил воплотить свою идею в жизнь: надо было всем – и своим и чужим – показать, как великая сила быстро возвращается в центр мироздания. И в самом деле история знает: благодаря стараниям великого визиря и исключительной организации дела османский флот был восстановлен всего за несколько месяцев! Мехмед-паша первым делом создал несколько верфей, на которых построили флотилию из ста пятидесяти новых кораблей! И все это – с конца 1571-го до начала 1572 года. Мало того, когда султан пожелал особо и лично выделить его, Соколович сказал, что верить надо не в него, а в силу империи. Какой султан отказался бы иметь рядом с собой такого человека? По правде говоря, долю внутренней убежденности (которую он не слишком охотно проявлял внешне и перед людьми) великий визирь по праву относил к схожему опыту четвертьвековой давности, когда он, будучи верховным командующим османского флота, вновь создал его, построив сотни новых кораблей. Это дело ему тогда нравилось больше, чем морские баталии. Поэтому непосредственное руководство сражениями на море он доверял более опытным мореплавателям. Он и тогда создавал новые, как тогда говорили, арсеналы для строительства кораблей, сведя их в один ужасающе мощный центр судостроения. Тем самым он завершил коренную реформу военно-морского флота и подготовил планы новых завоевательных походов на просторах Индийского океана, в Северной Африке и у европейских берегов Средиземноморья. Благодаря знаниям, дипломатическому искусству, любви к порядку, дисциплине и иерархии, а также реальности взглядов он подготовил капитанам почву для претворения своих планов. К новому возрождению флота после поражения Мехмед-паша подключил всю страну: все слои общества и все стратегические учреждения обязаны были откликаться на его приказы. Может быть, и не было особой нужды привлекать их все, но большой шум, намеренно устроенный великим визирем, должен был вновь мотивировать деморализованные массы внутри страны, а также напомнить всем за ее пределами, что Турецкой империи следует опасаться и в дальнейшем. Визирь знал, что делает. Сразу после поражения его посетил венецианский дипломат Марк Антонио Барбаро, который, несмотря на войну, не покинул османскую столицу, чтобы хоть каким-то образом узнать о дальнейших намерениях империи. Мехмед-паша, будучи искусным политиком, принял его дружески, но и не без цинизма: «Ты пришел посмотреть, не исчезло ли наше мужество после поражения?» И тут же поразил его сравнением: «Существует огромная разница между вашим и нашим поражением. Отобрав у вас Кипрское королевство, мы отрубили у вас руку; разгромив наш флот, вы нам сожгли бороду. Отрубленная рука никогда больше не вырастет, а сгоревшая борода отрастет еще гуще». И он был прав.

– Но таким великий визирь был и со своими, – ответил я Памуку, когда он рассказал мне это. – Когда вновь назначенный капудан-паша, который непосредственно помогал ему в восстановлении флота и не в меньшей степени был заинтересован в создании сильной армады, будучи при этом неплохим специалистом, усомнился в осуществимости планов визиря и выполнении его приказов, хронист изобразил заключительную, важнейшую часть их разговора так:

«Килидж Али: “Корабли построить легко, но за такое короткое время невозможно произвести столько якорей, канатов и других материалов”.

Мехмед-паша: “Мощь и богатство Высокой порты таковы, что, если понадобится, можно якоря изготовить из серебра, канаты – из шелковых нитей, а паруса – из атласа и бархата. Требуй от меня все, чего тебе не хватает, для любого корабля, и ты получишь”».

После этих слов, рассказывает хронист, адмирал «пал на колени пред визирем, вытянув руки, опустил на землю чело и ладони и произнес: “Я знал, что ты единственный, кто может создать новый флот”».

Мы с Памуком сообща пришли к выводу, что это – прекрасный образец нравоучительной притчи. Обе стороны конфликта позволили тщете овладеть собою: турки до, а европейцы – после битвы. И обе стороны, каждая по-своему, заплатили за эту слабость историческими последствиями. И как бы они поспешно и ловко ни смягчали их, ни приуменьшали и ни скрывали, даже задним числом заслужили за проявленное умение похвалу, им все равно пришлось заплатить за это немалую цену.

Чем дальше продвигалась османская армия, тем более справедливыми оказывались слова великого визиря. Воинские обязанности не столь серьезного, казалось бы, отряда сопровождения оказались не только очень важными, но просто необходимыми – без него армия вообще не могла бы продвигаться. Нередко приходилось преодолевать болотистую местность и форсировать реки, укреплять насыпи, старые стены, выкапывать или засыпать рвы… Без разных придумок и находчивости воинов этого отряда невозможно было ни преодолевать серьезные препятствия, ни разрушать крепостные стены. В распоряжении отряда были самые разнообразные инструменты и приспособления, лестницы, платформы, орудия с каменными и металлическими ядрами и зажигательными устройствами, повозки со стенобитными «баранами» и множество других орудий, о которых Баица не только не слышал, но даже и предположить не мог, что они существуют. Но, помимо всего прочего, оказалось, что воины этого отряда оказались исключительно отважными, потому что они зачастую шли впереди основных сил, а иногда и прикрывали их при отступлении. Они не были предоставлены сами себе, их, конечно же, защищали другие подразделения, но эти «мыслители» со всем жаром и отвагой сражались с неприятелем.

Новый знакомый Баицы Синан жадно впитывал знания других ученых и ремесленников, выдавал идеи и советы, при первой же возможности применял их на практике и в то же время не упускал возможности ввязаться в бой, но только для того, чтобы защитить сотоварищей или сохранить орудия, а не просто броситься в атаку на врага. Когда требовали обстоятельства, он думал и действовал необыкновенно быстро, но в часы отдыха и во время разговоров с Мехмедом был рассудителен и спокоен. Тот расспрашивал его о Белграде, в котором Синан побывал пять лет тому назад, о его планах, родном городе, семье и ее корнях… Ему нравилась уверенность Синана, которой не было у него самого (и не только потому, что тот был младше). Синан по-своему объяснял собственную уверенность. Он жил в селе, все обитатели которого были православными греками, но его окружали анатолийские поселения османов. То, что он родился на османской территории, не спасло его от судьбы, которая постигла Баицу, уведенного из захваченной страны. Он был османом хотя бы уже потому, что жил внутри империи, но его увели из дома точно так, как уводили неверных.