Ночной дозор - Андрей Воронин

Двоих других убитых даже не вытаскивали из автомобиля. Толик ловко, с одного удара каблуком сбил пробку с горловины бака и опустил туда длинную, скрученную в жгут тряпку. Затем немного вытянул ее назад — так, чтобы показалась часть, смоченная бензином, щелкнул зажигалкой и тут же бросился к «Ситроену». После того как он въехал на горку, сзади прогремел взрыв, сильный, на несколько секунд заложивший уши.

— Ты хоть видел, как она рванула? — поинтересовался Толик.

— Красиво, — признался парень. — Но ты знаешь, Толик, сколько я ни пробовал думать о приятном, не получалось.

— Значит, ты боялся.

— Может быть. А ты чего молчишь? — обратился он ко второму любителю поиграть в карты.

— А мне все равно, что и с кем случается, главное — не со мной.

— Вот ты-то, Шурик, плохо кончишь, — наставительно сказал Толик.

— Почему?

— Эмоции надо прятать лишь пока ты дело делаешь, а потом ты должен быть обыкновенным человеком, самым что ни на есть обыкновенным.

В Питер они возвращались уже другой дорогой, преодолев километров десять по уже подсохшему после дождя проселку. Лишь только замелькали первые дома, Толик стал коситься направо. У первого же телефона-автомата, он остановил машину и позвонил Боцману.

— Все в порядке. А главное — чисто и сухо, — засмеялся он.

Но смех Толика был не злобным. Он и в самом деле не испытывал никаких эмоций по отношению к тем, в чьем убийстве принимал участие, он всего лишь делал свою работу, может быть, грязную, неприятную, но дающую сносные средства к существованию. В отличие от других, он не глушил угрызения совести водкой, не баловался наркотиками.

Ему вполне хватало приятных воспоминаний о девочке в белом платье, о звуках вальса и о поцелуях на верхней площадке черной лестницы в здании школы. И сила его была в том, что он не боялся признаться в этом. Толик, как всякий мастер своего дела, довольно охотно делился профессиональными секретами с начинающими, наперед зная, что использовать их они не смогут, а значит, настоящей конкуренции ему не составят.

— Можешь порадовать заказчика, — бросил он в трубку.

— Отлично, — лениво ответил Боцман, — приезжайте к нам.

Когда белый «Ситроен» свернул в узкий проезд, ведущий к пятиэтажному, времен Хрущева дому, Толик, не моргнув глазом, серьезно сказал:

— Ребята, вы, конечно же, никаких денег в машине не видели…

— Да… — неуверенно ответил любитель игры в карты.

— А ты чего молчишь?

— Я вообще не понимаю, о чем идет речь.

— Да? — Толик чуть заметно усмехнулся.

— Конечно, только в том случае, если часть этих денег останется у меня.

— Никогда не проси у того, кто сильнее тебя. Бабки раскинем позже и по справедливости.

— Так поровну или по справедливости? — засмеялся более понятливый из молодых бандитов.

— Поровну никогда не бывает по справедливости.

— Это ты верно подметил. Но чтобы чувствовать себя спокойно, я всегда обижаю самого дорогого мне человека — себя. Разделим поровну. — И вновь ни улыбки, ни злости на лице Толика не было.

Боцман встретил их так же, как и предыдущую троицу — открыл двери прежде, чем раздался звонок. Ему даже на мгновение показалось, что это входят не его приятели, а те, нанятые в Москве киллеры. Хотя он твердо знал, если Толик сказал, что все в порядке, значит, той троицы среди живых днем с огнем не разыщешь.

На этот раз Боцман опростоволосился, Толик успел сесть на диван раньше него, а наглости согнать его не хватило. Не спеша, но и не смакуя детали, словно описывал обыкновенный технологический процесс, Толик пересказал все произошедшее на дороге. Сделав это, руками аккуратно пригладил короткие седые волосы и чуть заметно подмигнул молодым, мол, все приходит с опытом — и умение действовать, и умение говорить; есть мужики и есть пацаны, и ничего обидного в таком делении не существует, закон природы, против него не попрешь.

— Толик, с ними деньги были.

— Деньги? — бандит удивленно вскинул брови.

— Да. И ты это знал.

— Откуда? Ты мне, что ли, об этом сказал? А у них спрашивать времени не было.

— Ты что, не обыскивал их?

— Мне времени своего было жалко, да и зачем мне чужие деньги? Ребята, вам чужие деньги нужны?

— Толик, брось дурить, я же тебя знаю, ты своего никогда не упустишь.

— Ну, если ты меня знаешь, то зачем тогда спрашиваешь? Боцман, не будь дураком, я тебя им не считаю, и ты меня, пожалуйста, за идиота не держи.

— Ты хочешь сказать, деньги в машине сгорели?

— Это не я сказал, а ты. Я только свою работу выполнил, а инкассатором ни к кому не нанимался.

Боцман, зло сопя, смотрел в глаза Толику. Ни один, ни другой бандит не моргали, словно играли в детскую игру «гляделки» — кто кого пересмотрит. Первым не выдержал Боцман. Его веки дрогнули, а затем он часто-часто заморгал и принялся тереть глаза большими кулаками.

— Тебе со мной играть — лишняя трата времени. Я в школе всех в классе пересмотрел — и мальчишек, и девчонок. А потом принялся с учителями играть. Они урок объясняют, а я им в глаза смотрю.

— Ну, и как, получалось?

— Отлично, — усмехнулся Толик, — все подчистую проигрывали. Лишь только директор один на мой гипнотический взгляд не поддавался.

— Наверное, сильный мужик был?

— Я тоже так думал, — покачал головой Толик, — но потом выяснилось, у него зрение немногим лучше, чем у крота. Да и дураком он был полным, мыслей не то, что у тебя — их у тебя полная голова, — а у него ни одной в мозгу не было. Потому и не отводил взгляд, что не видел и думать не умел. Еще вопросы. Боцман, есть?

— Нарвешься ты когда-нибудь, Толик.

— Не ты первый мне это говоришь, а я до сих пор жив и здоров. И хочешь знать, почему? Потому что не принимаю близко к сердцу все, что слышу.

Боцман Толика недолюбливал за излишнюю независимость и умение выделяться среди других. Но тот имел на это право, он умел работать четко, без срывов, и как казалось Боцману, ему всегда везло. Какой бы безнадежной ни выглядела ситуация, он не пасовал.

Не любил Толика и Федор Павлович Петров. И когда жизнь наступала спокойная, подальше отодвигал его от себя. Но стоило удаче отвернуться, когда наступала черная полоса жизни, вот как сейчас, Петров мгновенно вспоминал о Толике, старался загладить прошлые обиды, заплатить то, что остался должен. Ему импонировала манера Толика не задавать вопросов. Он никогда не спрашивал, за что должны умереть люди.

Однажды, не удержавшись, Петров спросил у него:

— А тебе не интересно, за что ты убиваешь?

Толик тогда усмехнулся:

— Если убивают с холодным рассудком и без эмоций, то только за одну вещь.

— Ты хочешь сказать, за деньги?

— Именно. Муж может убить жену за то, что она ему изменила, жена — мужа, но сделают они это только в приступе ярости. Можно убить человека, обороняя себя, а я потому и профессионал, что действую без эмоций. Мне платят, я исполняю.

— А потом угрызения совести не мучают?

— Никогда. Во время отдыха я не думаю о работе, а во время работы не помышляю об отдыхе.

— Все, дело сделано, — развел руками Толик, которого многие порывались называть Толяном, но он тут же пресекал такие попытки. — Пока, Боцман.

Толик вышел из квартиры, и двое его подручных, в чем-то очень похожие молодые парни, шагнули за ним.

Боцман прикрыл дверь и лишь тогда позволил себе выругаться в адрес гостей.

«Ну почему ему всегда везет? — подумал Боцман. — И бабы его любят, и друзей у него много. Посмотришь на него, сразу видно, прожженный проходимец, убийца, а улыбнется незнакомому человеку, и тот сразу тает. Нервы у него железные, — вздохнул Боцман. — Да, таких за деньги не купишь».

Мысль о деньгах, которые, скорее всего, достались Толику или, в худшем случае, сгорели в машине, была ему невыносима. Лишь к двум вещам в этой жизни Боцман относился трепетно: это были деньги и спиртное. Он бы никогда не сумел в здравом уме или трезвой памяти разорвать денежную банкноту или разбить полную бутылку водки.

А Толик один раз при нем это проделал, к тому же, не на спор, а просто так, чтобы доказать, что ему все нипочем.

Память у Боцмана была избирательная. Он уже забыл многих из своих любовниц, забыл лица тех, кому его пришлось убить, но выражение лица Толика врезалось ему в память навечно — то выражение, которое он не мог постичь.

Толик преспокойно разорвал сперва надвое, а затем и на четыре части десятидолларовую банкноту, бросил на стол. А затем, взяв полную бутылку водки за горлышко, преспокойно ударил ею по перилам балкона. Тогда на его лице не дрогнул ни один мускул, он даже не моргнул, словно ему надели маску со стеклянными глазами.

«Его ничем не проймешь, — подумал Боцман, — ему, наверное, даже если иголки под ногти загонять, он не искривит губы, не втянет голову в плечи. Он не человек, он зверь, внешне такой же веселый и милый, как домашний кот. Но стоит появиться мыши, и он, играя, вонзит в нее когти. Однако если ему ничего не пообещают за убийство, он спокойно проводит возможную жертву взглядом. Интересно, а если бы ему заплатили, чтобы он убил меня или Петрова? Ясное дело, деньги ему должен дать не первый попавшийся человек, а тот, кому он верит. Убил бы! Ей богу, убил бы и даже ни на секунду не задумался!»