Подвиг - Владимир Набоков

XIX.

Затeмъ провожали Зилановыхъ на вокзалъ. Арчибальдъ Мунъ попрощался на первомъ же углу и, нeжно улыбнувшись Вадиму (который за его спиной обычно звалъ его заборнымъ словцомъ съ дополненiемъ "на колесикахъ"), удалился, держась очень прямо. Нeкоторое время Вадимъ тихо eхалъ вдоль самой панели, положивъ руку на плечо къ Дарвину, шедшему рядомъ, а потомъ суетливо простился и быстро отъeхалъ, производя губами звуки испорченнаго гудка. Пришли на вокзалъ, Дарвинъ взялъ себe и Мартыну перонные билеты. Соня была усталая, раздраженная, и все время щурилась. "Ну, вотъ, - сказала Ольга Павловна. - Спасибо за гостепрiимство, за угощенiе. Кланяйтесь матушкe, когда будете писать".

Но Мартынъ поклона не передалъ, - такiя вещи передаются рeдко. Вообще письма онъ писалъ съ трудомъ: какъ разсказать, напримeръ, о сегодняшнемъ, довольно путанномъ, чeмъ-то неудачномъ и непрiятномъ днe? Онъ намаралъ строкъ десять, воспроизвелъ анекдотъ о студентe, шкапe и кузинe, увeрилъ мать, что совершенно здоровъ, хорошо питается и носитъ на тeлe фуфайку (что было неправдой). Ему вдругъ представилось, какъ почтальонъ идетъ по снeгу, снeгъ похрустываетъ, остаются синiе слeды, - и онъ объ этомъ написалъ такъ: "Письмо принесетъ почтальонъ. У насъ идетъ дождь". Подумавши, онъ почтальона вычеркнулъ и оставилъ только дождь. Адресъ {86} онъ выписалъ крупно и тщательно, въ десятый разъ вспомнивъ при этомъ то, что ему сказалъ знакомый студентъ: "Судя по фамильe, я полагалъ, что вы американецъ". Онъ пожалeлъ, что всякiй разъ забывалъ это втиснуть въ письмо, неизмeнно уже запечатанное, - вскрывать же было лeнь. Въ углу конверта онъ нечаянно поставилъ кляксу и долго смотрeлъ на нее сквозь рeсницы, и наконецъ сдeлалъ изъ нея черную кошку, видимую со спины. Софья Дмитрiевна этотъ конвертъ сохранила вмeстe съ письмами. Она складывала ихъ въ пачку, когда кончался биместръ, и обвязывала накрестъ ленточкой. Спустя нeсколько лeтъ ей довелось ихъ перечесть. Первый биместръ былъ сравнительно богатъ письмами. Вотъ Мартынъ прieхалъ въ Кембриджъ, вотъ - первое упоминанiе о Дарвинe, Вадимe, Арчибальдe Мунe, вотъ - письмо отъ девятаго ноября, дня его именинъ: "Въ этотъ день, писалъ Мартынъ, - гусь ступаетъ на ледъ, а лиса мeняетъ нору". А вотъ и письмо съ вычеркнутой, но четкой строкой: "Письмо принесетъ почтальонъ", и Софья Дмитрiевна пронзительно вспомнила, какъ, бывало, она съ Генрихомъ идетъ по искрящейся дорогe, между елокъ, отягощенныхъ пирогами снeга, и вдругъ - густой звонъ бубенцовъ, почтовыя сани, письмо, - и поспeшно снимаешь перчатки, чтобы вскрыть конвертъ. Она вспомнила, какъ въ ту пору, и затeмъ впродолженiе почти года, безумно боялась, что Мартынъ, ничего ей не сказавъ, отправится воевать. Ее немного утeшало, что тамъ, въ Кембриджe, есть какой-то человeкъ-ангелъ, который влiяетъ на Мартына умиротворительно - прекрасный, здравомыслящей Арчибальдъ Мунъ. Но Мартынъ все-таки могъ удрать. {87} Полный покой она знала только тогда, когда сынъ бывалъ при ней, въ Швейцарiи, на каникулахъ. Письма, которыя она, спустя годы, такъ мучительно перечитывала, были, несмотря на ихъ вещественность, болeе призрачнаго свойства, нежели перерывы между ними. Эти перерывы память заполняла живымъ присутствiемъ Мартына, - тутъ Рождество, тамъ Пасха, а тамъ уже - лeто, - и впродолженiе трехъ лeтъ, до окончанiя Мартыномъ университета, ея жизнь шла какъ бы окнами, - да, помнится, помнится, окнами. Вотъ - этотъ первый зимнiй праздникъ, лыжи, по ея совeту, купленныя Генрихомъ, Мартынъ, надeвающiй лыжи... "Надо быть храброй, - тихо сказала самой себe Софья Дмитрiевна, - надо быть храброй. Вeдь бываютъ чудеса. Надо только вeрить и ждать. Если Генрихъ опять появится съ этой черной повязкой на рукавe, я отъ него просто уйду". И дрожащими руками, улыбаясь и обливаясь слезами, она продолжала разворачивать письма.

То первое рождественское возвращенiе, которое его мать запомнила такъ живо, оказалось и для Мартына праздникомъ. Ему мерещилось, что онъ вернулся въ Россiю, - было все такъ бeло, - но, стeсняясь своей чувствительности, онъ объ этомъ матери тогда не повeдалъ, чeмъ лишилъ ее еще одного нестерпимаго воспоминанiя. Лыжи ему понравились; на мгновенiе всплылъ занесенный снeгомъ Крестовскiй островъ, но, правда, онъ тогда вставлялъ носки валенокъ въ простыя пульца, да еще держался за поводокъ, привязанный ко вздернутымъ концамъ легкихъ дeтскихъ лыжъ. Эти же были настоящiя, солидныя, изъ гибкой ясени, и сапоги тоже были настоящiе, лыжные. Мартынъ, склонивъ одно колeно, натянулъ запяточный {88} ремень, отогнувъ тугой рычажокъ боковой пряжки. Морозный металлъ ужалилъ пальцы. Приладивъ и другую лыжу, онъ поднялъ со снeгу перчатки, выпрямился, потопалъ, провeряя, прочно ли, и размашисто скользнулъ впередъ.

Да, онъ опять попалъ въ Россiю. Вотъ эти великолeпные ковры - изъ пушкинскаго стиха, который столь звучно читаетъ Арчибальдъ Мунъ, упиваясь пеонами. Надъ отяжелeвшими елками небо было чисто и ярко лазурно. Иногда отъ перелета сойки срывался съ вeтки комъ снeгу и разсыпался въ воздухe. Пройдя сквозь боръ, Мартынъ вышелъ на открытое мeсто, откуда лeтомъ спускался къ гостиницe. Вонъ она - далеко внизу, прямой розовый дымокъ стоитъ надъ крышей. Чeмъ она манитъ такъ, эта гостиница, отчего надо опять стремиться туда, гдe лeтомъ онъ нашелъ только нeсколько крикливыхъ угловатыхъ англичаночекъ? Но манила она несомнeнно, подавала тихiй знакъ, солнце вспыхивало въ окнахъ. Мартына даже пугала эта таинственная навязчивость, эта непонятная требовательность, бывавшая у какой-нибудь подробности пейзажа. Надо спуститься, - нельзя пренебрегать такими посулами. Крeпкiй настъ сладко засвистeлъ подъ лыжами, Мартынъ несся по скату все быстрeе, - и сколько разъ потомъ, во снe, въ студеной кембриджской комната онъ вотъ такъ несся и вдругъ, въ оглушительномъ взрывe снeга, падалъ и просыпался. Все было, какъ всегда. Изъ сосeдней комнаты доносилось тиканiе часовъ. Мышка катала кусокъ сахару. По панели прошли чьи-то шаги и пропали. Онъ поворачивался на другой бокъ и мгновенно засыпалъ, - и утромъ, въ полуснe, слышалъ {89} уже другiе звуки: въ сосeдней комнатe возилась госпожа Ньюманъ, что-то переставляла, накладывала уголь, чиркала спичками, шуршала бумагой и потомъ уходила, а тишина медленно и сладко наливалась утреннимъ гудомъ затопленнаго камина. "Ничего тамъ особеннаго не оказалось, - подумалъ Мартынъ и потянулся къ ночному столику за папиросами. - Все больше пожилые мужчины въ свэтерахъ: вотъ какiе бываютъ обманы. А сегодня суббота, покатимъ въ Лондонъ. Что это Дарвину все письма отъ Сони? Надо бы изъ него выдавить. Хорошо бы сегодня пропустить лекцiю Гржезинскаго. Вотъ идетъ стерва будить".

Госпожа Ньюманъ принесла чай. Была она старая, рыжая, съ лисьими глазками. "Вы вчера вечеромъ выходили безъ плаща, - проговорила она равнодушно. - Мнe объ этомъ придется доложить вашему наставнику". Она отдернула шторы, дала краткiй, но точный отзывъ о погодe и скользнула прочь.

Надeвъ халатъ, Мартынъ спустился по скрипучей лeстницe и постучался къ Дарвину. Дарвинъ, уже побритый и вымытый, eлъ яичницу съ бэкономъ. Толстый учебникъ Маршаля по политической экономiи лежалъ, раскрытый, около тарелки. "Сегодня опять было письмо?" - строго спросилъ Мартынъ. "Отъ моего портного", - отвeтилъ Дарвинъ, вкусно жуя. "У Сони неважный почеркъ", замeтилъ Мартынъ. "Отвратительный", - согласился Дарвинъ, хлебнувъ кофе. Мартынъ подошелъ сзади, и, обeими руками взявъ Дарвина за шею, сталъ давить. Шея была толстая и крeпкая. "А бэконъ прошелъ", - произнесъ Дарвинъ самодовольно натуженнымъ голосомъ. {90}

XX.

Вечеромъ оба покатили въ Лондонъ. Дарвинъ ночевалъ въ одной изъ тeхъ очаровательныхъ двухкомнатныхъ квартиръ для холостяковъ, которыя сдаются при клубахъ, - а клубъ Дарвина былъ однимъ изъ лучшихъ и степеннeйшихъ въ Лондонe, съ тучными кожаными креслами, съ лоснистыми журналами на столахъ, съ глухонeмыми коврами. Мартыну же досталась на этотъ разъ одна изъ верхнихъ спаленъ въ квартирe Зилановыхъ, такъ какъ Нелли была въ Ревелe, а ея мужъ шелъ на Петербургъ. Когда Мартынъ прибыль, никого не оказалось дома, кромe самого Зиланова, Михаила Платоновича, который писалъ у себя въ кабинетe. Былъ онъ коренастый крeпышъ, съ татарскими чертами лица, и съ такими же темно-тусклыми глазами, какъ у Сони. Онъ всегда носилъ круглыя пристяжныя манжеты и манишку; манишка топорщилась, придавая его груди нeчто голубиное. Принадлежалъ онъ къ числу тeхъ русскихъ людей, которые, проснувшись, первымъ дeломъ натягиваютъ штаны съ болтающимися подтяжками, моютъ по утрамъ только лицо, шею да руки, - но зато отмeнно, - а еженедeльную ванну разсматриваютъ, какъ событiе, сопряженное съ нeкоторымъ рискомъ. На своемъ вeку онъ немало покатался, страстно занимался общественностью, мыслилъ жизнь въ видe чередованiя съeздовъ въ различныхъ городахъ, чудомъ спасся отъ совeтской {91} смерти и всегда ходилъ съ разбухшимъ портфелемъ: когда же кто-нибудь задумчиво говорилъ: "Какъ мнe быть съ этими книжками? - дождь", - онъ молча, молнiеносно и чрезвычайно ловко пеленалъ книжки въ газетный листъ, а, порывшись въ портфелe, вынималъ и веревочку, мгновенно крестъ на крестъ захватывалъ ею ладный пакетъ, на который незадачливый знакомый, переминаясь съ ноги на ногу, смотрeлъ съ суевeрнымъ умиленiемъ. "На-те, говорилъ Зилановъ и, поспeшно простившись, уeзжалъ - въ Орелъ, въ Кострому, въ Парижъ, - и всегда налегкe, съ тремя чистыми носовыми платками въ портфелe, и, сидя въ вагонe, совершенно слeпой къ живописнымъ мeстамъ, мимо которыхъ, съ довeрчивымъ старанiемъ потрафить, несся курьерскiй поeздъ, углублялся въ чтенiе брошюры, изрeдка дeлая помeтки на поляхъ. Дивясь его невнимательности къ пейзажамъ, къ удобствамъ, къ чистотe, Мартынъ вмeстe съ тeмъ уважалъ Зиланова за его какую-то прущую суховатую смeлость и всякiй разъ, когда видeлъ его, почему-то вспоминалъ, что этотъ, по внeшности мало спортивный человeкъ, играющiй вeроятно только на бильярдe, да еще, пожалуй, въ рюхи, спасся отъ большевиковъ по водосточной трубe и когда-то дрался на дуэли съ октябристомъ Тучковымъ.