На волне космоса - Рэй Брэдбери

Как Микромил и Гигациан разбеганию туманностей начало положили

Астрономы учат, что все на свете — туманности, галактики, звезды — бежит друг от друга во все стороны и от этого непрерывного убегания вселенная уже миллионы лет расширяется.

Многих весьма изумляет это повальное бегство, и, обращаясь мыслью вспять, приходят они к выводу, что когда-то, давным-давно, весь космос сосредоточен был в одной точке, вроде звездной капли, и по неведомым причинам произошел в ней взрыв, который продолжается поныне.

И когда они так рассуждают, охватывает их любопытство, что же могло быть до взрыва, и не могут они разгадать эту тайну.

А дело было так.

В предшествующей вселенной жили два конструктора, мастера несравненные в космогоническом ремесле, и не было вещи, которой они не могли бы сделать. Но ведь что бы там ни строить, сперва надо иметь план этой вещи, а план следует вымыслить, иначе откуда же его взять? И потому оба эти конструктора, Микромил и Гигациан, все совещались, каким бы образом дознаться, что еще можно сконструировать, кроме тех чудес, которые им приходят в голову.

— Изготовить я могу все, что придет мне в голову, — сказал Микромил, — но ведь не все в нее приходит. Это ограничивает меня, как и тебя, ибо не можем мы подумать обо всем, о чем возможно подумать, и может случиться так, что именно другая вещь, а не та, о которой мы подумали и которую делаем, окажется более достойной осуществления! Что ты скажешь об этом?

— Вероятно, ты прав, — ответил Гигациан, — но какой же тут выход?

— Что бы мы ни делали, мы делаем из материи, — сказал Микромил, — и в ней заложены все возможности; если задумаем дом, возведем дом, если хрустальный дворец — создадим дворец; если мыслящую звезду, пламенеющий разум вымыслим — и это сможем сконструировать. Однако больше есть возможностей в материи, нежели в головах наших: и следовало бы приделать материи уста, дабы сама она сказала нам, что еще можно создать из нее, что нам и в голову не приходило!

— Уста нужны, — согласился Гигациан, — но их недостаточно, ибо они то выражают, что разум в себе содержит. Итак, не только уста надлежит материи приделать, но и к мышлению ее приучить, и тогда уж наверное откроет нам она все свои тайны!

— Хорошо ты сказал, — одобрил Микромил. — Дело это достойно трудов. Понимаю я его так: поскольку все сущее является энергией, из нее-то и надо мышление строить, начиная с мельчайшего, то есть с кванта; заключить следует квантовое мышление в наименьшей клеточке, из атомов построенной, — значит, мы, как инженеры атомов, должны пустить дело в ход, не прекращая притом забот об уменьшении. Когда я смогу сто миллионов гениев насыпать себе в карман и они там легко поместятся, цель будет достигнута: размножатся эти гении, и тогда любая горстка мыслящего песка объяснит тебе не хуже, чем совет, из неисчислимого количества членов состоящий, что и как делать!

— Нет, не так, — возразил на это Гигациан. — Наоборот надлежит поступать, ибо все сущее является массой. Изо всей массы вселенной следует посему один мозг построить, необычайной величины, мыслью полный; когда спрашивать его буду, все секреты мироздания он мне откроет, он один. Твой гениальный порошок — это урод бесполезный, ибо если каждое мыслящее зернышко будет свое говорить, ты потеряешься в этом и знаниями не обогатишься.

Слово за слово, жестоко поссорились конструкторы, и нечего уж было говорить о том, чтобы вместе им работать над этим заданием. Разошлись они, друг над другом насмехаясь, и каждый принялся за дело по-своему.

Микромил принялся кванты ловить, в атомные клеточки их запирать, а поскольку тесней всего было им в кристаллах, приучал он к мышлению алмазы, халцедоны, рубины — и с рубинами лучше всего получалось: столько он в них проворной энергии заключил, прямо искры сыпались. Но было у него немало и другой самомыслящей минеральной мелочи — зелено-расторопных изумрудов, желто-шустрых топазов; и все же красная мысль рубинов больше всего ему нравилась.

Пока Микромил трудился так в хоре пискливых малюток, Гигациан великанам посвящал свое время: величайшими усилиями подтягивал друг к другу солнца и целые галактики, расправлял их, смешивал, паял, соединял и, работая до упаду, создал космотитана, массой своей такого всеобъемлющего, что, кроме него, почти ничего уж и не осталось, только щелка, а в ней — Микромил со своими драгоценностями.

Когда оба они труд свой закончили, речь шла уж не о том, кто больше узнает тайн материи от созданного им существа, а лишь о том, кто из них был прав и лучше выбрал путь. И решили они устроить турнир соревновательный. Гигациан ждал Микромила бок о бок с космотитаном своим, который на веки веков световых растянулся вдоль, ввысь и вширь, и тело у него состояло из темных пылевых облаков, дышал он излучением солнц, ноги и руки его были составлены из галактик, скрепленных гравитацией, голова — из ста триллионов железных метеоритов, а на ней — шапка косматая, пылающая, из шерсти солнечной. Когда настраивал Гигациан космотитана своего, пришлось ему бегать от ушей его к губам, и каждое такое путешествие продолжалось шесть месяцев.

Микромил же прибыл на поле боя один-одинешенек, с пустыми руками; был у него в кармане маленький рубин, который собирался он противопоставить колоссу.

Рассмеялся Гигациан, увидев это.

— Да что же скажет такая крошка? — спросил он. — Чем может быть ее знание против этой бездны мышления галактического, рассуждения туманностного, где солнца с солнцами мыслями обмениваются, гравитация мощная их подкрепляет, взрывающиеся звезды замыслам блеск придают, а межпланетная тьма усиливает рассуждения?

— Вместо того чтоб свое хвалить да хвастаться, приступай лучше к делу, — ответил на это Микромил. — Или знаешь что? Зачем же нам эти свои создания спрашивать? Пускай они сами с собой поведут беседу соревновательную! Пускай мой гений микроскопический сразится с твоим звездотитаном на ристалище этого турнира, где щитом будет мудрость, мечом же — мысль проворная!

— Пусть будет так, — согласился Гигациан.

И отошли они от созданий своих, чтобы те одни на поле боя остались.

Покружил-покружил во тьме рубин красный над океанами пустоты, в которых горы звезд плавали, над телом светящимся неизмеримым и запищал:

— Эй ты, не в меру большой, нескладеха огненный, черт те что несоразмерное, да можешь ли ты вообще хоть что-нибудь подумать?!

Лишь через год дошли эти слова до мозга колосса, в котором небосводы, соединенные искусной гармонией, вращаться начали, и удивился он тогда словам дерзким и захотел увидеть, кто же это смеет к нему так обращаться. И начал он поворачиваться в ту сторону, с которой задали ему вопрос, однако прежде, Чем повернулся он, два года минули. Глянул он глазами-галактиками светлыми во тьму и ничего в ней не увидел, ибо рубина там давно уже не было — он из-за спины его попискивал: