Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Суд II
Divinatio
Во время divinatio суд решает, кто из явившихся обвинителей предъявит главное обвинение.
VII
Неожиданный противник
Священная дорога, Римский форум
77 г. до н. э.
Цезарь и Лабиен шагали по главной городской улице, вымощенной булыжником.
Цезарь размышлял, гладя под ноги: мать согласилась, чтобы он по просьбе македонян выступил обвинителем в деле бесчестного сенатора Долабеллы. Как он понимал, Аврелия испытывает гордость и тревогу одновременно. Она гордилась тем, что ее сын, несмотря на юность, готов сразиться с одним из самых коварных политиков. А тревожилась по той причине, что надежда на победу была… ничтожно малой.
К ним подошел парень с довольно свирепой физиономией и что-то сказал на ухо Лабиену. Последний заплатил целой ватаге отъявленных негодяев и людей самого низкого пошиба, чтобы те собирали новости в тавернах и прочих местах, где распространялись слухи, прежде чем дойти до Форума.
– Я хочу знать обо всем, что связано с Долабеллой, – сказал Лабиен своим осведомителям.
– Что угодно? – уточнил один из парней, которые терлись среди отбросов римского общества.
– Что угодно, – решительно подтвердил Лабиен, вручая ему несколько серебряных денариев.
Тит Лабиен хотел каким угодно способом помочь своему другу Цезарю: он был обязан ему стольким, что любая услуга выглядела пустяком.
Услышав по дороге в базилику Семпрония слова юного вестника, сообщавшего новости с городского дна, Лабиен недоверчиво усмехнулся. К сожалению, серьезный вид парня говорил о том, что его утверждения, скорее всего, правда: его друг столкнулся с трудностями задолго до суда и до того, как было открыто дело.
– Что случилось? – спросил Цезарь в ответ на молчание Лабиена и кислое выражение его лица. Тот ответил прямо, будто это могло смягчить тяжесть его слов:
– В портовых тавернах ходят слухи, что сам Цицерон явится на divinatio, чтобы посоревноваться с тобой. Он тоже хочет быть обвинителем по делу против Долабеллы.
– Цицерон? – повторил Цезарь, не замедляя шага. – Марк Туллий Цицерон?
– Он самый.
Цезарь не выдержал и улыбнулся.
– Клянусь всеми богами! – продолжил он, подавив неуместный смешок. – А мы еще беспокоились о защитниках Долабеллы, моем дяде Аврелии Котте и Гортензии. Неужели ты не видишь, как это все комично или, лучше сказать, трагикомично? Теперь я, скорее всего, не буду обвинителем по делу македонян, о котором сам хлопотал. Цицерон с блеском выступил на Форуме в нескольких успешных разбирательствах. Он молод, но старше меня. Сколько ему, лет тридцать? А мне всего двадцать три. У него есть опыт публичных выступлений, а его ораторское мастерство известно всему Риму. Я проиграл еще до начала.
Он снова рассмеялся. Однако Лабиен слишком хорошо знал Цезаря: вряд ли тот считал divinatio проигранной. Лабиен наблюдал за тем, как друг перестал смеяться, чтобы привести в порядок мысли, поймал знакомый кошачий взгляд, который ловил во время боя у стен Митилены. Легкая хромота Цезаря навевала воспоминания о тех временах, когда все, казалось, было проиграно… Лабиен не мог понять одного: зачем Цицерону участвовать в этом суде.
– Вряд ли это хитрость Долабеллы, нацеленная на то, чтобы отстранить меня от дела, – заметил на ходу Цезарь, словно читая мысли друга. – Цицерон, как и прочие, стремится к славе. Он выиграл несколько судов, а тут речь идет о всемогущем Долабелле. Цицерон не примкнул ни к оптиматам, защищающим Долабеллу, ни к популярам, противостоящим его ужасному покровителю Сулле, подобно моему дяде или Серторию в Испании.
– Или тебе, – перебил его Лабиен.
– Нет, – поспешно возразил Цезарь. – Мои отношения с Суллой были не противостоянием, а чистым безумием.
Теперь рассмеялись оба.
Цезарь продолжил:
– Цицерон сам за себя. Но рано или поздно он непременно примкнет к одной из сторон. Ни один известный защитник не рискнул выступать против Долабеллы, македоняне обратились ко мне, и я подал иск. Благодаря этому делу Цицерон рассчитывает войти в историю. Добившись осуждения Долабеллы за бесчестное поведение, он заслужит уважение и оптиматов, и популяров.
– Но суд, скорее всего, проигран, все в этом уверены, – возразил Лабиен: такое объяснение участия Цицерона в divinatio его не удовлетворяло.
– Я неопытен и проиграю, но столь искусный оратор, как Цицерон… Как знать? Он стремится к известности, славе, почету, – настаивал Цезарь. – И всегда может пойти на попятную или, в отличие от меня, смягчить окончательное обвинение против Долабеллы и тем самым приобрести расположение оптиматов. Они знают, что я никогда не соглашусь на это.
– Тогда… судьи, желая предъявить более мягкое обвинение, в любом случае выберут его.
Несколько мгновений Цезарь не говорил ни слова.
– Да, ты прав, – наконец согласился молодой защитник, прервав короткое, но тягостное молчание. – Если только не…
Цезарь не закончил. Они входили в базилику Семпрония.
– Ты выдвинул обвинение, – напомнил Лабиен, поразмыслив. – И ты выступаешь первым.
– Да, я выступаю первым, – подтвердил Цезарь.
Базилика Семпрония, Рим
И действительно, Гай Юлий Цезарь выступил первым.
Все произошло стремительно, однако Лабиен и большинство присутствующих были немало удивлены. Не удивились только судьи, не ждавшие от Цезаря ничего другого. И записали его слово в слово.
Когда он закончил, послышался ропот – и ни единого хлопка.
Наконец Цезарь вернулся на место. Лабиен накрыл руку друга ладонью:
– Ты был на высоте.
– Нет, клянусь Геркулесом, вовсе не на высоте, – решительно возразил Цезарь. – Из тебя плохой лгун, Тит. Ты отличный друг, но врать не умеешь.
– Ты сказал все, что мы подготовили, и ничего не забыл, – попытался утешить его Лабиен.
Действительно, Цезарь выглядел неопытным юнцом, неуклюже выражался и несколько раз путался в показаниях. Тем не менее он выложил все, о чем они договорились накануне вечером.
– Нет, не настаивай, – резко добавил Цезарь, пытаясь разглядеть мать среди публики, толпившейся в базилике Семпрония.
Суд над Долабеллой, правой рукой всемогущего Суллы, привлек внимание всего Рима. В городе не говорили ни о чем другом. Даже события в Испании – восстание Сертория – в тавернах теперь обсуждали не так горячо. За стаканом вина велись разговоры о вожде испанских популяров и о сенаторе Квинте Цецилии Метелле-младшем по прозвищу Пий, видном оптимате, отправленном в Испанию для подавления мятежа. Вспоминали и пятидесятитрехлетнего ветерана Метелла – patres conscripti, воспользовавшись тем, что последний вернулся из Испании на похороны старухи-матери и собирался пробыть в Риме несколько недель; назначили его председателем суда, который рассматривал иск против Долабеллы.
Сам Долабелла
