Неизвестные солдаты, кн.1, 2 - Владимир Успенский

– Обоих?

– Нет, Димка вернулся… Потом взвод послали, до-роту прочистили. Вот к чему оно, душенное беспокойство, приводит. А мне среди других легче было. Конечно, и поморозился я, и в окружении трое суток на снегу голодный лежал, и плечо мне осколком поцарапало. Но на сердце тепло было… А как начнут ребята рассказывать про своих, я молчу. Много всяких разговоров про женский пол слышал. На фронте-то о женах все больше хорошее говорят. Слушал и думал: лучше моей все равно нет для меня. Знаю, что тоскует Алена, люто тоскует. Я ее в письмах успокаиваю, ругаю, а от той тоски мне вроде жить легче. А об ревности я и не вспоминал никогда. Потом в госпитале лежал. Много всяких женщин видел. Санитарки, фельдшерицы веяние из Ленинграда. Красивые бабы были. А все чужие. Ни с одной не ужился бы. Значит, так уж устроено, что для каждого мужика лишь одна баба на свете есть. Только не все находят свою, которая предназначена…

– А как ее найдешь? Ведь не написано на лбу у нее.

– Не написано, верно. Но я-то знаю – нашел свою… Когда отпустили меня со службы, не чаял, как до дому добраться. В Оду ев е даже к Григорию не заглянул. Прямой наводкой в Стоялово, ночью, пехом… Пришел, стучу в окошко. Эх, да что говорить! Не знаешь ты этой радости. А дай бог, чтобы узнал… Хорошая жена – это, парень, может, самое главное в жизни.

– Главное – Родина.

Дядя Иван приподнялся кряхтя, сел.

– Родина, говоришь? Родина, парень, это и есть жена, ребятишки, семья, хата моя, деревня.

– Ну, а страна, весь Советский Союз как же?

– Страна, страна. – Голос дяди Ивана звучал сердито. – На кой черт ты и ужен стране, ежели ты кукушка без гнезда. Что для такого летуна дорого? Ничего! А вот я за свою деревню, за свой дом голыми руками драться пойду. И так каждый. Ежели поодиночке – за свое болеем, а ежели наев кучу собрать – получится, что за всю землю.

– Не обижайся, дядя Иван. Я тебя по-серьезному опрашиваю. Разобраться хочу.

– Поедешь учиться, там разберешься. А я и сам недалеко вижу. Знаю одно: дорого человеку то, что сделано своими руками.

– Дом?

– И дом, и семья, и колхоз.

– А если выше взять – значит, и государство.

– Ну, ты опять на облака полез, – усмехнулся Иван. – Ты про это с Сидором Крючком потолкуй. Он любит.

Задом, на четвереньках, дядя Иван выбрался из шалаша. Поднявшись, потянулся так, что захрустели кости.

– Наговорился я с тобой, Игорь, аж язык заболел. Хуже, чем на покосе, умаялся. Вылезай, пора уже нам.

Пошли по тропинке, среди смутно белеющих в темноте стволов яблонь. Издалека услышали храп деда Крючка. Возле большого шалаша, похожего на стог сена, дядя Иван остановился, позвал:

– Дед, а дед!

– Ктой-то? Ты, что ли? – раздался недовольный, хриплый тол ос.

– Я самый, вылазь.

– Поспать не дал, черт баламутный, – ворчал дед, одной рукой поддергивая короткие портки, другой мелко крестя рот. – Ты, Ванька, завсегда до срока приходишь.

– Во-на! Уже вторые петухи пели.

– А темень-то, ядрена лапоть!

– Пасмурь.

Голова у деда почти совсем лысая, только на висках торчат редкие волоски. Лицо худое, вытянутое. Маленькие глазки запрятаны глубоко под надбровными дугами. Шея у него длинная и морщинистая, как у ощипанного петуха. Дед сутулится, посконная рубаха на спине бугрится горбом.

– Кто это с тобой? – спросил Крючок.

– Племяш.

– Гришкин сын, значит? Чего к нам-то пожаловал?

– Так, отдохнуть.

– А Гришка… Григорь Митрич как тама? Все в начальствах ходют?

– Все ходит, – улыбнулся Игорь.

– Вишь ты, ядрена лапоть, деревня наша какая! Куды ни глянь, хоть в Одуев, хоть в Тулу, хоть в Москву, – везде наши есть. Стояловские ребята головастые. Степка Ермаков, мой сосед, полковник теперича, во как! А я же его, голодранца, крапивой порол. Без отца рос малый. Ну, его мать, Акулина, завсегда на такое дело меня звала. Я же по деревне первейший воспитатель был. И отцу твоему тоже вкладывал… Гришка, он шустрый стервец был.

– Погоди, дед, – прервал дядя Иван. – Загибаешь ведь ты.

– Да накажи меня бог! Гришку-то кто же, как не я воспитывал? Такой шпингалет вострый, разов пять я его в своем огороде ловил, уши драл… А ты заметь, Иван, к кому я руки приложил, все в начальство вышли. Ты, ядрена лапоть, теперь жалеешь небось, что моего кнута не попробовал. Был бы ты ноне генерал какой или директор, ходил бы с сытым брюхом и завсегда в ботинках.

– Мне, дед, жизнь поздно менять. – Дядя Иван легонько толкнул Игоря в бок. – А вот племянника тебе надо на верную дорогу вывести. Темный он, любопытствует насчет жизни. Объяснил бы ему.

– Это мы могем! – обрадовался Крючок. – Это нам все равно, что куре яйцо снести. Ты садись, паря, хороший разговор правду любит, а в ногах правды нет.

– Не сейчас, Сидор, не сейчас, – возразил дядя Иван. – Мы на рыбалку.

– Ну, пес с вами, – выругался дед. – Валяйте… Только на уху принести не забудьте.

Прежде чем отправиться на лов, нужно было набрать червей для наживы. Игорь, наклонившись, медленно пошел по тропинке, раздвигая влажные пахучие ветки смородины. Дядя Иван нес фонарь. На черной влажной земле попадались круглые дырочки, оставленные после дождя выползнями.

– Припозднились мы, – подосадовал Иван.

– Ничего, наберем… Вот, есть один! – В руке Игоря извивался крупный темно-красный червяк. – Ого, да тут еще пара! Под кустом смотри!

Выползней бросали в ржавую консервную банку с проволочной дужкой. Черви старались спрятаться, уйти поглубже. Но земли в банке было мало скроется один конец – виден другой.

– Слушай, а этот ваш Крючок – веселый старик, правда?

– Может, и веселый, – неопределенно ответил дядя Иван. – Дурака валять он умеет. Не успеешь моргнуть, словами опутает, как паутиной.

– Хороший дедок, с таким не соскучишься.

– Оно, конечно, – согласился дядя Иван. – Осторожно – червяк! Банку давай!.. Конечно, – повторил он, – скучать не приходится. Только этот самый хороший дед запрошлым летом паренька одного чуть не убил. Залез в сад, крыжовнику попробовать, а дед подобрался сзади да из берданки солью в него. Почти в упор. И кожу парню посек, и одежду напортил. А главное – напугал человека до полусмерти.

– За дело, – возразил Игорь. – Полез воровать, значит, виновен.

– Какой там вор – из соседней деревни парнишка… Ну, предупредил бы его, в правление отвел. В крайнем случае, по ногам лупцанул бы. Нельзя же за пригоршню крыжовника человека губить…

– Крючку, наверно, разбираться некогда было. Его понять не трудно: общественное добро бережет.

– Может, общественное, а может, и нет…

– Сад-то ведь колхозный?

– Колхозный, – оказал Иван. – Только замечаю я, что о саде Крючок не больно печется. На мой конец он, почитай, раз в неделю наведывается… А крыжовник бережет, это верно. Крыжовник-то на той самой земле растет, которой раньше Крючок владел. Вроде был он на этом куске хозяином, а теперь сторожем при нем состоит.

– Разве старик из богатых?

– Ну, не то, чтобы из богатых, а крепенький мужичок был. Все норовил на чужой шее проехать.

– Ого! – удивился Игорь. – А теперь-то почему он в а крыжовник и за эту землю болеет?

– Откуда я знаю. Старик вроде веселый, довольный. А землица-то, значит, тянет его… Ну, заболтались мы с тобой, парень. Пойдем скорее.

Дядя Иван задул фонарь. Сразу ярче проступила светлая полоса на восточной стороне неба. Начиналось утро. Поеживаясь от сырости, Игорь быстро зашатал к реке.

Лес устал от дневного зноя, дремлет, отдыхает в лучах предвечернего, уже не палящего солнца. Ветра нет. Не шелохнутся, не двинутся зеленые сарафаны белоствольных березок. Мягкие тени лежат на траве. Прогалины пестрят солнечными бликами. Светло и чисто в березняке. Под деревьями, склонив головки, дремлют синие колокольчики. На полянах засилье лилово-красных цветов иван-чая, скромно белеют лепестки нивянки, золотом поблескивает зверобой.

Как в сказочном царстве, завороженный, неподвижный стоит лес. Бабочки медленно, будто опавшие листья, кружатся в воздухе и опускаются на цветы. Тишина необыкновенная. Слышится только сухой треск кузнечиков. Без отдыха тянут они свою однообразную песню. И кажется, будто лес этот как замер, так и стоит неподвижно тысячи лет, и тысячи лет без устали трещат и трещат кузнечики.

На опушке в лицо жарко пахнул медовый воздух. Поднял голову – липа. Сотни пчел с легким гудением кружат среди листвы.

Неохотно вышел Игорь из лесу. Остаться бы здесь, идти медленно и бездумно от поляны к поляне.

Раздвинул руками кусты. Впереди, на обширной прогалине виднелась деревушка: десятка два изб по краю оврага. Ближе – несколько длинных одноэтажных построек, зеленый забор и ворота с аркой. По высокой траве носились с сачками ребята. Детдомовские девочки в одинаковых синих юбках и белых панамах собирали цветы.

– Петька, Петька, – кричал кто-то. – Иди сюда, Петька! Я жука поймал! Где ты, Пе-е-етька-а?