Я — матрос «Гангута»! - Дмитрий Иванович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вот наступил полдень. Сигнала все нет и нет.
На «Императоре Павле I» закончили аврал. Завершили погрузку и на «Петропавловске». А к нам все подходили новые баржи. Больше семидесяти пяти тысяч пудов угля переворошили за день, но впереди еще приборка.
Едва дотянули до вечера, едва дождались команды «Закончить приборку». Все направились в баню. А в бане забился сток для воды: на полу выше щиколоток пенились грязные смылки. Крик, ругань… Появился дежурный офицер и приказал прекратить подачу горячей воды. Матросы обливались холодной и, недовольные, расходились по кубрикам.
А дальше…
Я воспроизвожу события этого дня в деталях, поскольку революционный подвиг гангутцев стал достоянием истории. При этом, не полагаясь на память, использую свидетельства участников восстания, собранные мною в разные годы.
Вечером 19 октября в аккумуляторной каюте собралась главная пятерка — Владимир Полухин, Иван Андрианов, Павел Мазуров, Станислав Винклер, Василий Лютов. Подошли руководители других пятерок.
Поглядываю на Полухина, теребившего двумя пальцами усики. Поднявшись, он со вздохом говорит:
— Раз сигнала с «Павла» не последовало, выступать нам не следует. — И напоминает то, что уже не раз говорил на занятиях в политкружке: необходимо учитывать горькие уроки неудачных восстаний, помнить, что разрозненные выступления не только бесцельны, но и опасны для общего дела, потому что позволяют властям расправляться с недовольными поодиночке.
Мазуров заметил:
— Павловцы не дали сигнала, а мы дадим! Уверен — вся бригада поддержит.
С ним согласился Ваганов, а также Лагутин, который заявил:
— Наши матросы готовы к действию!
Наперебой участники заседания заговорили:
— Выступать!
— Поддержат!
Полухин нервно перебирал колоду карт (карты — прикрытие на тот случай, если кто неожиданно войдет) и снова убеждал своих соратников о нецелесообразности восстания.
* * *
Измученные, сердитые, сидят в левом кормовом каземате гальванеры. Трое дежурных ушли за ужином. Молчим. Есть хочется, аж под ложечкой сосет, а дежурных нет и нет.
Оказывается, возле камбуза в эти минуты разыгралось событие, которое навсегда осталось в памяти каждого, кто служил на «Гангуте».
Согласно установленному порядку в дни, когда команда грузила уголь, на ужин всегда готовили макароны с мясом, а в этот раз сварили ячменную кашу. Здесь-то и произошел взрыв.
— Долой кашу!
— Не брать ее!
— Немецкие гады издеваются над нами!
Зашумели возле камбуза. Дежурный по камбузу унтер-офицер Солодянкин начал уговаривать матросов не кричать. К нему подскочил матрос Лютов, бросил под ноги унтеру полный бак каши и заявил:
— Не уговаривай нас, а иди и докладывай! Кашу есть никто не будет!
— Чего бунтуешь? Каша хорошая! Ее сами их высокоблагородия откушали!
— Иди, а то сейчас же на голову бак наденем!
— И высокоблагородия накормим!
Унтер-офицер Солодянкин вынужден был доложить обо всем случившемся вахтенному начальнику, а тот уведомил старшего офицера. Услышав, что команда отказалась от ужина, барон Фитингоф поднялся на верхнюю палубу. Возле камбуза собралось человек двести матросов.
Фитингоф попробовал кашу и заговорил в миролюбивом тоне:
— Братцы, что это вы от еды отказываетесь? Каша очень вкусная, ей-богу вкусная, и масла в нее положено в два раза больше. Берите и ужинайте!
— Сам жри! — послышалось из толпы.
Поняв, что никакие уговоры на команду не подействуют, барон Фитингоф пошел к командиру корабля. Тот распорядился выбросить кашу за борт и оставить команду без ужина. Через несколько минут паровой катер отвалил от правого трапа — капитан 1 ранга Кедров отбыл на берег.
Кубрики гудели. Матросы открыто заявляли, что терпение их лопнуло, что нужно немедленно захватить оружие, арестовать офицеров и кондукторов.
— Долой немцев с флота!
— Долой войну!
Ситуация на корабле сложилась очень напряженная. Нужно было весь этот пыл, всю ненависть, которая накапливалась годами, направить в нужное русло.
В левый кормовой каземат, где сидели в ожидании ужина гальванеры, влетел Павел Мазуров, бросил на стол пустой бачок и обо всем рассказал.
— Офицеров перерезать, захватить корабль, а там видно будет, — закончил он.
— Подожди резать! Разберемся, что к чему, — спокойно ответил ему Владимир Полухин.
И сразу же вышел из каземата. Вслед за ним вышли Андрианов, Ерофеев, Мазуров.
* * *
Несмотря на то что в жилой палубе, в казематах и кочегарках матросы митинговали, установленный на флоте распорядок дня не нарушался. Ровно в восемь вечера послышался сигнал на молитву. И здесь случилось то, что удивило даже Фитингофа. Раньше, как ни старались кондукторы и унтер-офицеры, большинство матросов под разными предлогами не ходили на молитву. Некоторые просто прятались на это время в темные закоулки. А теперь на церковной палубе было полным-полно матросов. Плотными рядами с бескозырками в руках стояли они и угрюмо смотрели на заспанного отца Никодима. В их взглядах сквозило столько злобы, столько лютой ненависти, что, казалось, стоило кому-нибудь бросить клич «Даешь!», и людская лавина стерла бы, смела все на своем пути. Не остановили бы ее ни поп Никодим, ни кондукторы, ни офицеры. Годами приученные к безоговорочному послушанию, матросы стояли и ждали команды-призыва. Может, поэтому и сошлись сюда абсолютно все, может, надеялись, что найдется тот, кто подаст им эту команду.
Тем временем в аккумуляторной снова собралась главная пятерка. Все были взбудоражены происшедшим у камбуза, вероломством Кедрова. Мазуров гневно заявил:
— Повод есть, надо действовать!
— Начнем, а обстановка подскажет, как действовать дальше, — убеждал Франц Янцевич.
Посыпались предложения: запереть в кают-компании офицеров, погасить свет и в темноте захватить оружие, подать сигнал другим кораблям… Все поглядывали на Полухина. Неужели и теперь он останется при своем мнении? Владимир Федорович снова не поддержал выступающих.
— Без определенного порядка, без конкретного плана действия мы не сможем ничего сделать, — сказал он. — Захватим оружие, офицеров задраим в кают-компании, а дальше что?
Но члены пятерки стояли на своем. Мысленно я тоже поддерживал тех, кто был уверен в успехе. (Много лет спустя, читая одно из писем Ленина Горькому, включенное в Полное собрание сочинений, я взволнованно остановлю внимание на словах: «А в Балтийском флоте кипит!.. Настроение у матросов боевое, но могут опять все зря погибнуть»[7]. Заботился Ленин о единстве действий. Такова линия большевистской партии, которую старался проводить Полухин.)
Накал гнева на линкоре был так велик, что сдержать его становилось невозможно. Полухин сказал:
— Раз уж заволновалась братва, мы должны возглавить ее. Необходимо разбить команду
