Закон Мёрфи в СССР - Евгений Адгурович Капба
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Или не хранятся, — усмехнулся начальник Самвел. — Усушка, да? Утруска, угар…
— Это вы про кого угодно можете говорить, но не про Маврикиса Адамовича! У нас на овощебазе всё есть и всё хранится как положено! А почему? Потому что эксперты работают!
— Так что, документы исправлять? — уточнил Заур, которому явно нравилось быть экспертом.
А обеспеченным экспертом ему нравилось быть еще больше.
— Оставь тут, потом исправишь! Пойдем, дорогой, — выпьем, закусим… — предложил Самвел.
— … о делах наших скорбных покалякаем, — продолжил мысль Эрнест. — Маврикис Адамович еще про фундук просил напомнить, есть выход на кондитерский цех…
— Это почему — "скорбных"? — перебил его Самвел. — Хорошие у нас дела, на благо людям, на пользу себе! А что — в "Гнильторг" отдавать? Думаете, они наши мандаринки — один к одному — на прилавок выставят? Та же усушка-утруска, только под прилавком магазина! Традиция есть — мандарины на новогоднем столе. Традиции мы с вами чтим, и потому — делаем благое дело, пусть и извлекаем из этого прибыль… Так что и за фундук поговорим, и за лимоны… Лимоны нужны?
— О-о-о-о! Лимоны! — зацокал языком Эрнест. — Лимоны — это золотое дно!
Так они и шли, наслаждаясь обществом друг друга и собственным величием, в сторону административного корпуса. Я дождался, пока троица скроется из виду и вынырнул из-под вагона с фотоаппаратом наперевес: они не закрыли дверь! Щелк-щелк! Ровные ряды ящиков с мандаринами заснял в момент, а потом едва не завопил от счастья: Заур действительно оставил тут же, на полу вагона накладные, табели! Или как это там называется у товароведов-экспедиторов и прочей подобной братии? Стопка листков лежала, придавленная какой-то реечкой, дабы не унесло ветром. О счастья день!
Разгильдяйство — наше всё! Я принялся перелистывать документы, фотографируя их один за одним, и отщелкал все, и положил обратно, и сунул фотоаппарат в сумку, и…
— Э-э-э-э, а ты кто? — раздался удивленный голос. — Что, на рынке мандарины не продают? Совсем бздыхи страх потеряли! Дамсик, возьми его!
Кто такой Дамсик я понял сразу — утробное рычание едва не сбило меня с ног волной инфразвука, а гулкий топот мощных собачьих лап вызвал дрожь земли.
— ….я-а-а-ать!!! — завопил я и устремился вдоль путей, понимая, что шансов нырнуть под вагоны у меня нет.
Огромная коричневая псина мчалась прямо за мной, имея вполне определенные гастрономические намерения!
— Я! ЗА! ГРАНАТОВЫМ! СО-О-О-О-ОК-О… — орал я на бегу, слушая клацанье зубов за самой моей спиной и угрожало сохранности ягодичных мышц.
— Возьми его, Дамсик!!! — кричал злой собачник.
Я осознавал, что в целом псины бегают быстрее людей, а потому должен был использовать какие-то другие преимущества. На мозг у меня надежды давно не было, на ловкость рук и силу убеждения — тоже, оставалась только импровизация. Добежав до ржавых платформ, стоящих на запасном пути, я вспомнил один из своих физкультурных ужасов из детства: гимнастического коня. На всем скаку опершись о борт этого недовагона я влетел наверх, с ужасом услышал треск рвущейся… Плоти? Слава КПСС, это была всего лишь рубашка! Черт с ней! Я сумел быстро встать на ноги и приготовиться.
Зубастая рожа коричневого Дамсика уже мелькала за бортом, брызгая слюной и надрываясь рычащим лаем. Собаченция была капитальная, страшная как смертный грех, огромная — не меньше кавказской овчарки. Когда оскаленная пасть появилась в пределах досягаемости, я выдохнул:
— Н-на!!! — и отвесил хорошего пинка прямо по зубам мохнатому стражу фруктовых складов.
Клацнуло громко!
— И-и-и-и-и-и!!! — раздался леденящий душу скулеж и коричневая молния метнулась прочь — туда, где продолжал выкрикивать агрессивные лозунги ее хозяин.
Видимо, по роже псине прилетело крепко. Собачку, наверное, было жалко. Но себя мне было еще жальче, и потому я устремился прочь, вдоль железнодорожных путей, пытаясь держаться поближе к зарослям чтобы меня не заметили. Однако — остановился, и, повинуясь журналистскому инстинкту, выдернул фотоаппарат из сумки и заснял вагоны: так, чтобы было видно надписи, номера и другие пометки.
А потом снова припустил вдоль путей, хрупая по гравию — за мной в погоню устремились уже люди! Те самые небритые охранники, которые разлагались у железных ворот присоединились к собачнику и бежали за мной, потрясая какими-то здоровенными бамбуковыми (!) дрынами. Хорошо хоть — без винтовок! Мне и двустволки с солью вполне хватило для серьезного огорчения…
Огромными прыжками я устремился по лесу к машине такси, и, увидев курящего у водительской двери Тимура замахал ему руками:
— Ходу, ходу!
Не говоря ни слова, апсарец выбросил сигарету, сиганул за руль и завел автомобиль. Я как раз успел нырнуть в салон. Завертелись колеса, выбросив целые потоки грязи, рыкнул мотор и машина помчалась прочь, сначала вырулив на дорогу из плохого асфальта, а потом уже набрав крейсерскую скорость.
— Что, украл что-то?
— Фотографировал…
— Фотографировал? А дрался с кем?
— С Дамсиком? — неуверенно проговорил я, стараясь при этом не садануться головой, учитывая тряскую дорогу.
Тимур хрюкнул и засмеялся, продолжая крутить баранку и свирепо орудовать рычагом коробки передач:
— Наши Дамсики они да… Они хе-хе-хе! А про гранатовый сок ты ему сказал?
— Кому — Дамсику?
— Хе-хе-хе!
Рубашку я снял, оставшись в одной футболке. Даже местный приятный микроклимат не очень располагал к такой форме одежды в конце октября, но не ходить же в рванье! Да и остыть стоило.
— Тяжела и неказиста жизнь простого журналиста? — спросил Тимур сочувственно. — Как твоё имя, журналист?
— Герман, — сказал я.
— О! — оживился таксист. — Я твоего тёзку читаю, этого, который Белозёров. Настоящий джигит, такие вещи исполняет — я его "Афганское сафари" два раза перечитывал, как он с этим майором… Или полковником? В общем — К.! Как они там поля жгли… Знаешь, я думаю — этот полковник К. - апсарец. Кяхба, например, или Кварчиа… Ведет себя как воин, большую храбрость имеет! А Белозёров — тоже молодец, хоть и русский…
— Полешук, — сказал я. — Оба они — полешуки.
Он странно посмотрел на меня, и ничего не сказал. А потом молчал всю дорогу.
Когда мы въезжали в Анакопию, на город уже опустилась густая бархатная тьма южной ночи. Смеркалось тут быстро, и мне это было на руку: я собирался вернуться в санаторий незамеченным.
— Давай, до свидания, товарищ Белозёров, — взмахнул открытой ладонью Тимур. — Своим расскажу кого возил — не поверят!
— Белозор моя фамилия. Не рассказывай никому
