Лермонтов в Москве. Эссе - Татьяна Александровна Иванова

Брожу, как ночь, из края в край

И словом жгу сердца

И среди тысяч узнаю,

Кто должен исповедь мою

Прослушать до конца *, -

[* Перевод В. В. Левика.]

говорит Древний Мореход юноше, поглощенному его излияньем.

Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел - благодарю, -

обращается молодой испанский монах к старику - пришедшему выслушать его предсмертную исповедь - в поэме, написанной Лермонтовым в тот же период, когда он познакомился со «Сказанием о Древнем Мореходе», да так и названной «Исповедь». Это обращение переходит у Лермонтова дословно из поэмы в поэму: «Исповедь» (1830), «Боярин Орша» (1836), «Мцыри» (1839). Герои поэмы Лермонтова произносят эти слова в разных условиях, но смысл их один, прямо противоположный смыслу исповеди Древнего Морехода: герои Лермонтова требуют себе права на жизнь, свободу и человеческое счастье, отнятое у них людьми. Исповедуются юноши старику, а не старик юноше. Во всех трех поэмах апофеоз жизни дан по-разному, но апофеоз. В двух первых исповедь любви, в третьей - гимн родине и свободе. У Кольриджа молитва, у Лермонтова требование. Там искупление, здесь утверждение своих прав. Но и там и здесь у Лермонтова, как и у Кольриджа, поэма-монолог, раскрытие человеческой души. Такой же исповедью является и монолог Демона, обращенный к Тамаре в поэме «Демон». С исповедью человеческой души мы встретимся и в романе «Герой нашего времени».

Есть у Лермонтова и лирическое стихотворение, так же, как и поэма, носящее название «Исповедь», написанное в 1831 году, хотя так же, как и поэма, ничего общего не имеющее с религиозной философией Кольриджа. Оно начинается ироническим вступлением и завершается апологией неверия. Как поэму «Исповедь», так и стихотворение «Исповедь» можно рассматривать как дискуссию Лермонтова с автором «Сказания о Древнем Мореходе»; с идеей о благости творца, лежащей в ее основе, постоянно спорит юный поэт.

Летом 1830 года написаны три стихотворения: «Ночь I», «Ночь II», «Смерть», где Лермонтов погружается в сверхъестественное, явно навеянное Кольриджем. Тут и цепь прерывающихся снов и обманчивых видений. Кольриджевские образы Лермонтов переносит в космос. Гигантский скелет поднимается с запада и заслоняет солнце… С подобной космической фантастикой мы не встречаемся ни у кого из поэтов того времени, и сам Лермонтов никогда больше не возвращается к ней после этих трех стихотворений. В «Мраке» Байрона, отрывок из которого перевел Лермонтов, дело идет о совершенно реальном физическом явлении - остывании солнца, - здесь мы имеем дело с кольрид-жевской игрой воображения.

В одном из этих трех монологов философской фантастики («Ночь I») вновь встречаем тему возмездия, и она ставится в духе «Озерной школы»: «Молись, - страдай… и выстрадай прощенье…» Но дальше все иначе. Герой, произносящий монолог, хочет «изречь хулу на небо», но просыпается. На этом заканчивается стихотворение. Лермонтов любит неразрешенность.

Был юный Лермонтов, по-видимому, знаком и с незаконченной поэмой Кольриджа «Кристабель», о чем свидетельствуют два стихотворения 1832 года.

Из «Кристабель» в переводе на русский язык существовал тогда лишь один небольшой отрывок, послуживший Байрону эпиграфом для стихотворения «Прощай». Отрывок этот был переведен вместе со стихотворением Байрона и напечатан в журнале, когда Лермонтову не было еще и десяти лет, жил он в Тарханах и никаких журналов не читал. Если он прочел этот перевод позднее, повзрослев, то, по-видимому, перевод отрывка из «Кристабель» впечатления на него не произвел, если судить по тому, что отклика на него ни в одном из ранних стихотворений нет. Только в 1832 году, когда читал он английскую литературу в подлинниках, в двух его стихотворениях есть один и тот же образ, взятый, надо думать, уже не из перевода, но непосредственно из поэмы «Кристабель». Вполне естественно, что, увлеченный одним произведением Кольриджа, «Сказанием о Древнем Мореходе», не мог не прочитать он и другое произведение, поэму «Кристабель». И также естественно, что поэма эта произвела на него не меньшее впечатление, чем на близких ему старших поэтов Пушкина и Байрона. Написанная подобно англосаксонскому эпосу без деления на стопы с четырьмя ударениями в строке, поэма «Кристабель» приводила Байрона в восторг. Пушкин думал написать по образцу «Кристабель» одну из своих поздних поэм. Перечитывая Кольриджа в Болдинскую осень, писал Пушкин свои сказки. И наконец, понятно и то, что произвели на Лермонтова впечатление именно строки, взятые Байроном для эпиграфа. В них была тема вечной разлуки в образе скалы, разбитой надвое грозой. Здесь и тема, столь близкая Лермонтову, и воплощение человеческого чувства в образах природы - все такое ему родное. Ведь у него и камни говорят, утесы плачут, горы спорят, деревья видят сны. Надо думать, что не под впечатлением перевода эпиграфа из «Кристабель» к стихотворению Байрона «Прощай», как принято у нас считать, но непосредственно под впечатлением поэмы «Кристабель», прочитанной в подлиннике, были созданы Лермонтовым в 1832 году два стихотворения: «Время сердцу быть в покое» и «Романс», помещенные в его творческой тетради одно за другим.

Тот же образ в несколько измененном виде встречаем и в поэме «Мцыри».

Я видел груды темных скал.

Когда поток их разделял…

Но дни бегут, бегут года -

Им не сойтиться никогда.

Так на протяжении семи лет творческая память Лермонтова все еще хранит образ, встреченный им впервые в поэме «Кристабель».

Конечно, не под влиянием Вордсворта появляются у Лермонтова новые герои - простые люди. Для этого было достаточно оснований в самой русской действительности, но прочитанные книги помогают иногда заметить то, мимо чего мы часто проходим.

На протяжении первой половины XIX века старые феодальные связи начинали постепенно расшатываться и создавался мир новых общественных отношений. Этот процесс усилился в тридцатые годы. Человек развивался в личность, развивался «в человека» (выражение Герцена). Изменился даже самый смысл слова «личность». И если в начале века слово «личность» звучало оскорблением, назвать человека личностью значило унизить его, то к середине века со словом «личность» стали связывать совершенно иное: право человека на развитие и уважение. Человеческая личность все больше и больше привлекала внимание передовой общественной мысли. В то же время личная независимость, своеволие, нежелание раболепствовать, протест против покорности и страха считались признаком политической неблагонамеренности, опасным вольнодумством. «Внутренний человек» (выражение Белинского) с его мыслями, чувствами, желаниями, и в первую очередь человек, униженный в обществе, ущемленный в своих человеческих правах, становится в центре внимания передовых людей.

Так у Лермонтова с 1830 года появляется новый герой -