В пекло по собственной воле (сборник) - Светлана Алешина

Я с обидой посмотрела на Менделеева и представила, какой он в постели. Наверное, это очень возбуждающее сочетание – природная грубость с искренней нежностью. Ведь он, наверное, умеет быть и нежным, этот генерал-майор?

Менделеев был целиком занят рулями глубины и двигателем, ему не до меня.

«А ведь он меня подозревает! – подумала неожиданно для себя. – Он тоже меня подозревает, как и я его, в связях с нашими врагами. И я сама натолкнула его на эти подозрения – своим интересом к драке в самолете и к третьему участнику этой драки…»

Вспомнив про того худого пассажира, так ловко дравшегося с Менделеевым, я вдруг ощутила приближение какого-то воспоминания, которое крутилось на самой поверхности памяти, но никак не проникало в сознание. Очень неприятное состояние. Тот, кто его испытывал, хорошо поймет, о чем я говорю. Уже, кажется, ухватил это слово или этот образ и он вот-вот вынырнет и отпустит тебя, снимет напряжение, но он опять ускользает и ты опять и опять роешься в памяти и настраиваешься на него, и он опять подплывает к самой поверхности и опять дразнит.

Я почти вспомнила, о ком подумала мимоходом, когда Чугунков сказал, что этот худой пассажир похож на одного его знакомого, но мои усилия прервал на этот раз возглас Менделеева.

– Вот черт! – воскликнул он, вглядываясь в иллюминатор. – Похоже, нам не удастся всплыть именно в том месте, где ты погружалась.

Поскольку фраза была адресована мне, я подобралась поближе к Менделееву и тоже заглянула через его плечо в иллюминатор.

«Скат» шел к поверхности под небольшим углом, и в тусклом, теряющемся в равномерной черноте нашем луче чувствовалось еле заметное движение водной массы. Мало того, сверху, с поверхности, изредка проникали какие-то вспышки света, рассеиваемые толщей воды, но все же хорошо заметные…

– Что это? – спросила я Менделеева. – «Посейдон» подает нам знаки?

– Если бы, – ответил он, и я не услышала в его голосе радости. – Это молнии. Там, наверху, – шторм. Всплывать в такой обстановке – равносильно самоубийству. Нас просто размолотит тут друг о друга на волнах…

Я вспомнила те недолгие секунды пребывания во власти ветра и волн при погружении и не могла не согласиться с ним…

– Что с воздухом? – спросила я. – На сколько нам еще хватит?

– Часа на четыре, – ответил Менделеев, взглянув на манометр.

– Четыре часа – слишком мало для того, чтобы шторм утих, – предположила я. – Так или иначе, но подниматься нам придется… Нужно подумать – где лучше это сделать. «Посейдон» далеко от нас?

Менделеев усмехнулся.

– Хотел бы я сам это знать, – ответил он. – Нас снесло значительно южнее того района, где произошло падение самолета. Определить наше местоположение я не могу даже приблизительно. Половина приборов на «Скате» не работает, повреждены во время падения вместе с самолетом на дно.

– Что будем делать?

Не могу даже ответить, кто из нас произнес этот вопрос. Я посмотрела на Менделеева, потом на Анохина. И у того и у другого на лицах было написано одно и то же. Наверное, то же, что и на моем:

– Что будем делать?

Глава четвертая

Вопрос повис без ответа. На меня навалилась какая-то апатия. Со мной это бывает, когда я лишена возможности действовать активно и вынуждена просто чего-то ждать. Ненавижу ожидание!

Думать не хотелось. Ничего не хотелось. Руки и ноги ломило, как от долгой и трудной ходьбы, в груди почему-то тоже началось странное покалывание. А в довершение ко всему сильно стали чесаться руки и шея. Я уже растерла себе горло до красноты, а зуд все не проходил. Поглядывая на Менделеева, я заметила, что он часто расправляет плечи, словно от сильной усталости, и тоже расчесывает себе спину и сломанную правую ногу.

«Что за чесотка на нас свалилась? – подумала я. – Может быть, кто-то из них заразил меня этой дрянью?»

Я оглянулась на Анохина. Тот прислонился к стене, закатил глаза и тихо постанывал. Вид у него был совершенно больной.

– Николай Яковлевич! – сказала я Менделееву вполголоса. – А этот Анохин, он здоров? Вид у него что-то неважный…

Менделеев повернулся, посмотрел на меня, потом на Анохина. Затем улыбнулся:

– Да не бойся, Николаева, это не заразно. Легкие симптомы кессонной болезни. Как только полностью выровняем давление – само пройдет через пару часов. Я в молодости водолазом работал, можешь мне поверить.

– Я бы рада вам поверить, – неожиданно для себя брякнула я. – И не только в этом, но не могу…

– Что такое? – Он снова повернулся ко мне. – Опять начинаешь нашу странную словесную игру?

– Это не игра, Николай Яковлевич, – возразила я. – Григорий Абрамович, которого вы не можете не знать, из-за этой «игры» уже месяц лежит в больнице… Если это и игра, то начала ее не я. Это жестокая игра. Я не люблю играть в такие игры.

Менделеев хлопнул себя ладонью по лбу.

– Ну да! Вспомнил! – воскликнул он. – Ты же из группы Воротникова. Знаменитый тарасовский психолог, про которого он все уши прожужжал. Вот уж не думал встретиться с тобой при таких обстоятельствах.

Наверное, мое состояние было тому причиной, но я совершенно не обратила внимания, что он уже вспомнил один раз, гораздо раньше, кто я такая, – и фамилию мою, и даже специальность. Сам же мне об этом сказал! А теперь он попросту валяет Ваньку! Или – тоже забыл, что уже говорил это.

– Так вы, значит, не сомневаетесь, что я та, за кого себя выдаю?

– Так же, как и ты не сомневаешься, думаю, что я именно Николай Яковлевич Менделеев, – улыбнулся он мне в ответ.

– А кто это? – спросила я, кивнув на Анохина, который, казалось, задремал в своем углу.

– А вот это и меня интересует больше всего остального, пожалуй, – сказал Менделеев.

– Может быть, вы расскажете, что произошло в самолете? Как это было на самом деле? – попросила я со всей вежливостью и доброжелательностью, на какие была способна в этот момент. – Мне показалось, что вы рассказали далеко не все…

Он посмотрел на меня снисходительно, но на этот раз – добродушно.

– Ты мне сначала объясни, в чем меня-то подозреваешь? В том, что я взорвал этот самолет? Или в том, что я хотел угнать его в Турцию? Кстати, почему именно в Турцию? Глупость какая-то!

– Давайте так, Николай Яковлевич, – предложила я. – Вы рассказываете мне, что там у вас произошло на борту самолета, а я раскрываю свои карты – в чем вас подозреваю и почему. Так пойдет? Но только вы – первый!

Он посмотрел на меня еще раз и улыбнулся, на этот раз удивленно. «Что за девчонки становятся офицерами МЧС!» – прочла я в его взгляде.

– Ну что ж! – вздохнул он. – Мне скрывать-то, собственно говоря, от тебя нечего. Я и в самом деле летел в этом самолете как частное лицо, хотя и не в отпуск, и не к друзьям, и даже не в Красноводск. Со мной был один мой старый товарищ…

Он помрачнел.

– …Чином не вышел, жизнь у него как-то не так сложилась, как у меня, но человек был надежный. Не то чтобы телохранителем при мне он был, специальной подготовки для этого он не имел, а вот чутье у него на разные гадости хорошее. Ну и полетел со мной, так, на всякий случай. Если, говорит, что – так я первый почую… Ну и почуял…

Менделеев помолчал пару секунд.

– Нам минут пятнадцать до посадки в Красноводске осталось. Там бы, вероятно, и застряли. Прогноз паршивый, можно ли дальше лететь – неизвестно. Сижу, нервничаю. Встреча может сорваться, а встреча важная. Теперь-то уж точно – сорвалась. Ну да ладно, теперь другие дела пошли, надо сперва с ними разобраться… Нервничаю, значит. Тут Леня меня за плечо трогает и говорит: «Посмотри на того, вон, худого, словно мощи, придурка, что в первом ряду сидит». Я, конечно, посмотрел. Ну, сидит, ну, головой туда-сюда крутит. Ну и что с того? «Что-то он слишком нервничает», – говорит тут Леня и встает с кресла. Представляешь, в этот же момент встает и этот, с первого ряда кресел. Встает и – шмыг в кабину к пилотам. Леня в два прыжка – за ним. Я за Леней. «Что за х… за ерунда такая?» – думаю. А тут этот козел в проходе встречает и ну за меня цепляться. Еле отбился. Только хотел за Леней к пилотам протиснуться – оттуда этот пассажир худой выскакивает и в стойку против меня встает… Дерется он, конечно, профессионально, могу подтвердить. Съездил меня так, что я в салон улетел, к тетке какой-то под ноги. Только вскочил я на ноги и хотел его приласкать по-настоящему, – уж поверь, я это умею, когда меня разозлить, – как самолет начал резко высоту терять, ну, прямо нырять стал. Мы все с катушек сразу же покатились – и я, и тот костлявый хмырь, что ногами махал, и этот козел тоже…

Он кивнул на сопящего в углу Анохина.

– Я уж почти ползком к кабине пилотов пробираться начал. Что там происходило – ума не приложу… Тут вот и раздался взрыв. Где-то впереди. Что там могло взорваться? Ты, если не двоечница, должна знать, что впереди у самолета ничего взрывоопасного нет… Значит – бомба. Сейчас, думаю, как пиз… как звезданемся об воду! Но к тому времени скорость мы уже потеряли почти, так, больше планировали… Короче, самолет плашмя на воду спланировал и стал тонуть… Знаешь, я дольше слова эти произношу, чем все это длилось на самом деле. Мгновенно ко дну пошли. Что тут началось – я просто не знаю! Пассажиры все в хвост ломанулись, потому что самолет носом вниз накренился и со стороны носа вода хлещет. Друг через друга лезут, топчут друг друга… Зрелище не из приятных, мягко выражаясь. Погружались мы, наверное, секунд тридцать. Не знаю точно, может – меньше, может – больше… Потом удар! Я еще удивился, я-то думал, Каспийское море значительно глубже! Потом опять будто провалились куда-то, еще удар. И застряли – уже прочно. Воздух в хвостовой части скопился. Самолет носом уткнулся в дно, градусов так под пятьдесят, если судить по полу салона. Пассажиры, как куры на нашесте, на креслах верхом сидят, повцеплялись, кто как может. А снизу, со стороны носа самолета, – вода! Представляешь? И даже селедка какая-то плавает. Прямо какой-то колокол водолазный получился. Сначала – визг, вопли… Потом поняли, что остается только сидеть и ждать, когда спасатели до нас доберутся, притихли все…