Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания - Валентин Берестов

Как тесен мир! И как он просторен!

— Итак, уважаемый коллега, — сказал Кнорозов. — Продолжим наши штудии по острову Пасхи или вернемся к теории коллектива? Сейчас меня особенно занимает теория личности. Помните, мы как-то с вами говорили про «фокусный момент»?

СВЕТЛЫЕ СИЛЫ

ИЗ КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ

ВСТУПЛЕНИЕ

«Расскажите об интересных людях, каких вы знали! Например, о знаменитых писателях», — часто просят во время выступлений. Я, конечно, рассказываю. Но чем старше становлюсь, тем грустнее это слышать. А я разве такой уж неинтересный человек? И такой уж завалящий писатель, если вы заполнили зал и слушаете меня? Как-то после перечисления великих или просто громких имен у меня даже вырвалось:

— Вот помру, и начнут кого-нибудь спрашивать: «Расскажите про ваши встречи с Валентином Берестовым».

Но я и вправду провозглашен знаменитым. Сделал это не кто-нибудь, а Хрюша, многолетний персонаж телепередачи «Спокойной ночи, малыши!» Телевизионщики, приехавшие для съемок ко мне домой, долго решали, назвать ли меня известным или даже широко известным писателем. А может, популярным? И тут раздался голосок Хрюши, знакомый нескольким поколениям детей и их родителям: «А я знаю, что сказать. Начинаем».

Сижу за письменным столом. Хрюша выглядывает у меня из-под локтя. Команда: «Мотор!» И Хрюша важно сообщает телезрителям: «Мы в гостях у знаменитого писателя!» Передача пошла в эфир с этой вызывающей фразой. И, как писали в старинных романах, наутро я проснулся знаменитым.

Еще об этой съемке. Хотелось, чтоб четырехлетний внук Ваня познакомился с Хрюшей, он всегда так радовался, видя его на экране. Дочь, как уговорились, привела Ваню под самый конец. Боялись, что своими восторгами он сорвет съемку. Но Ваня, пройдя мимо переплетения толстых черных кабелей, встал у порога как никогда ярко освещенного кабинета и остолбенел. Дед сидел за столом, а Хрюша у него из-под мышки заглядывал ему в глаза и в рот. Внуку стало совершенно ясно, что теперь дедушка будет любить не его, а всеобщего любимца Хрюшу.

Но вот съемки кончились. Наталья Владимировна Державина, игравшая роль Хрюши (ей, бедненькой, пришлось всю передачу просидеть, скорчившись, на полу за моим креслом), наконец встала, подошла к малышу и протянула ему Хрюшу: «Можешь сам надеть его на руку и поговорить за него». Потрясенный ребенок потрогал обмякшую куклу и убежал на кухню. Я — за ним: «Ну, вот ты и познакомился с Хрюшей! Рад?» На лице у Ванечки смятение и ужас: «Это бабушка говорила Хрюшиным голосом! Хрюши нет! Это кукла! А Хрюши нет!» Потянул мать за руку и поскорее ушел оттуда, где он только что навсегда лишился друга, спутника, живого, милого детскому сердцу существа. Напрасно я бормотал вслед, что кукла тут, а настоящий Хрюша сбежал в телевизор, там он и живет. «Нет, это артистка! Хрюши нет!» — донеслось уже из-за двери.

Наталья Владимировна — дочь поэта и переводчика Владимира Державина. Я знал его в Ташкенте во время войны. Вернувшись к артистке, я не нашел ничего более умного, чем изобразить ее отца, каким он был в первые годы ее жизни: «Чччорррт…» После чего Наталья Владимировна приходила в себя на балконе, принимая сердечные капли. Я никогда не изображал Владимира Державина, это было первый и последний раз в жизни. Тут я как артист, судя по последствиям, превзошел самого себя.

Можно спросить, где я познакомился с Державиным. Ответ вызовет лишь новые вопросы. У Анны Ахматовой! А как попал к Ахматовой? Привела Надежда Яковлевна Мандельштам. А что общего у пятнадцатилетнего калужского мальчишки со вдовой великого поэта, погибшего в сталинских лагерях? Надежда Яковлевна преподавала английский в Центральном доме художественного воспитания детей. Попал туда по постановлению Узбекского правительства, получил стипендию и карточку в столовую балетной школы имени Тамары Ханум. Нет, я не плясун и даже не пианист, хоть «в Тамаре Ханум», как у нас говорили, размещалась Ленинградская консерватория. Добился же, чтоб меня лечили, учили и кормили, не кто иной, как Корней Чуковский. Теперь пойдут вопросы о нем. Нет, лучше уж сразу приняться за мемуары!

Усадить меня за них еще в мои пятнадцать лет пытался сам Корней Иванович. Но воспоминания нужно было писать в стихах! Корней Иванович настойчиво советовал начать поэму прямо с бабушек, с папы и мамы. С бабушек и начну. Ведь о них хотелось услышать такому знаменитому человеку!

ДЕТСТВО В МАЛЕНЬКОМ ГОРОДЕ

Происхождение

О своем детстве я привык рассказывать стихами. Оно открывалось мне, взрослому, как тайна, — озарениями. Кроме того, я родился в стране, полной государственных, военных, хозяйственных, партийных и, разумеется, личных тайн и секретов. Да и само детство — тоже тайна.

Родился на одиннадцатом году от Октябрьской революции. Эту новую дату каждый день указывали календари нашего детства. Но и прежний отсчет, от Рождества Христова, не посмели отменить. Выжидали, пока привычная уже для новых поколений, коммунистическая эра не вытеснит из сознания людей (желательно, всего человечества) прежнюю, устаревшую и, как любили тогда говорить, отжившую.

Итак, 1 апреля 1928 года. Мещовск Калужской области (тогда Западной, с центром в Смоленске). Это не тайна. Дату рождения и название города даю во всех анкетах, пишу на всяких бланках. Но за ней была еще одна. Нет, не дата выдачи паспорта, какую, сколько ни вписывай ее в бюрократические бумажки, так и не могу упомнить. Речь о дате, важной для многих поколений предков, — о дате крещения. Вот она-то на одиннадцатом году революции была опаснейшей тайной.

Лишь после 60-ти лет услышал по телефону от земляка, что некогда был крещен. «Значит, — думаю, — у меня есть свой ангел-хранитель? Очень похоже на то!» Нужно было дожить до 63 лет, чтобы наконец узнать, что крестил меня отец Иоанн в давно снесенной церкви Петра и Павла (на ее месте построили райфинотдел). Крестным отцом был молодой агроном Дмитрий Федорович Ласкин (от него, почти столетнего, я это и узнал). Крестной матерью, по его словам, была родственница бабушки со стороны матери. Подозреваю, что тетя Маша, Мария Ильинична Телегина, портниха и потомственная дворянка. Мама, не говоря об отце-коммунисте, той тайны не знала. Иначе в семидесятых годах, когда многие начали крестить детей, сказала бы об этом. Таким образом, мне с первых же дней жизни не дали стать полноценным человеком новой эпохи, тайком включив нового человека в не до конца прерванную связь времен.

Однажды, в семидесятых годах, во сне ни с того ни с сего всплыла некая церковная картина. Лежу на каменном полу, надо мной важно ходят бородатые исполины в сверкающих ризах. Тут же догадка: не лежу я в церкви, а просто гляжу на все глазами малого ребенка. То ли крестили меня уже годовалым. (Новорожденные в городке наперечет, сразу б вычислили, чьего младенца крестят.) То ли баба Саша с тетей Машей водили или еще носили внука в храм, пока я не умел говорить и не мог их выдать. Значит, в душе всплыл некий миг, когда мы с бабушкой были перед самым алтарем, как бы внутри церковного действа. Добавлю, что в семидесятых одного такого сна бывало достаточно, чтобы человек вернулся к Богу. Так было с поэтессой, переводчицей японских стихов и прозы Верой Николаевной Марковой. Она говорила, что для нее возвращение к вере началось с вещих снов. Значит, на уровне подсознания.