Операция «Гадюка» - Кир Булычев

Все обитатели вокзала собрались на площади. Но если в здании вокзала они были толпой, то на площади люди потерялись в сером пространстве, лишенном теней, и казались кучкой экскурсантов, ожидающих автобуса.

Рядом с автомобильной стоянкой торчал столб — бревно от какой-то избы, вокруг была навалена куча деревяшек — большей частью сидений и ножек от стульев, палок и досок. Возле столба спинкой к нему стоял целый стул. На стуле сидела женщина-развалюха, которая хотела убить императора и чуть не убила Люську. Руки женщины были заведены назад и примотаны проволокой к столбу.

Прическа-луковица рассыпалась и превратилась в неопрятное воронье гнездо. Женщина чихала, шмыгала носом и не могла его утереть.

Неподалеку стоял рояль, которого Егор раньше не заметил. На крышке рояля было укреплено кресло — в кресле сидел император. За спиной торчали велосипедисты.

Когда Егор появился на площади, длинный сутулый мужчина в черном байковом халате и рыжем клоунском парике кончал читать приговор:

— И потому маркиза де Помпадур приговаривается к сожжению на костре живьем до исчезновения признаков жизни. Пепел ее будет развеян по ветру, а имя вычеркнуто из всех справочников и учебников истории. Госпожа маркиза де Помпадур, есть ли у вас что сказать уважаемому собранию перед началом публичной казни?

Казалось, что женщина страшно устала, голова ее немощно свисала, из гнезда-прически высовывались тряпки и концы проводов.

— Говорите, маркиза! — потребовал судья. Маркиза подняла голову. Страшное намазанное лицо с потекшей тушью вокруг глаз оглядело маленькую толпу. Маркиза постаралась что-то сказать, не получилось, и она плюнула на мостовую.

— А загорится? — громко спросил император.

— Должно загореться, — сказал чернобородый лысый человек в красном пиджаке. Егор догадался, что это палач.

— Тогда начинай.

— А причастие?

— Покойная была неверующей, — сказал император. — Я был с ней близок, я гарантирую.

Он снял корону и кружевным платком вытер лоб.

Палач поднял с земли палку, на конце которой была намотана темная тряпка. Дантес, который уже оказался у костра, вытащил из кармана зажигалку и чиркнул ею. Зажигалка загорелась. Огонек был бесцветным и маленьким. Егор заподозрил, что его обманули, — ведь говорили, что бензина здесь нет и оттого машины не могут ездить.

Дантес поднес зажигалку к тряпке, и факел вспыхнул.

По толпе прокатился шум или, скорее, вздох многих людей.

— Ну-ну! — прикрикнул на зевак император. — Я не потерплю здесь жалости. Она ведь нас не пожалела. Или кто-то готов занять ее место и освободить маркизу от наказания?

Никто не откликнулся.

— Начинай! — приказал император.

Палач поднес факел к костру. Он совал его в разные места, под дрова, под стул, на котором сидела женщина, огонь занимался, сначала робко и нехотя, а потом поднимался выше, почти без дыма.

В отвращении отвернувшись, Егор увидел старичка. Старичок был древним как мир. Он был ветхим музейным стулом, который существует только потому, что на нем висит табличка «Не садиться!».

Старичок был бесплотен. Плоть его улетучилась — то ли за долгую жизнь в настоящем мире, то ли за бесконечность, проведенную вне времени.

Хрупким, как скорлупа гусиного яйца, был круглый желтый череп. Под его куполом прятались выцветшие глаза, а между ними торчал нос, настолько туго обтянутый кожей, что, казалось, она вот-вот лопнет.

Двигаясь, старичок легко припадал на правую ногу, и видно было, что тело его ровным счетом ничего не весит, иначе торчащие худые кривые ноги не выдержали бы тяжести тела, даже малой.

Увидев старичка, Егор подумал, что не следовало бы такому дряхлому созданию приползать на аутодафе. Но, может быть, он был дружен с мадам де Помпадур и теперь переживает за нее?

А старичок между тем пробирался меж зрителей, стараясь оказаться поближе к костру, и зеваки сразу расходились при его приближении, то ли жалея его, то ли испытывая брезгливость. Ведь стаи животных не любят дряхлых самцов, их загрызают. А может быть, старичка побаивались. Конечно, не его самого, а коренастого громилу в белой куртке, на которой был нашит красный крест. Громила шагал почти вплотную за старичком, опекая его и не давая упасть под порывом ветра.

Подобравшись ближе к сцене, на которой должно было разыграться действо, старичок обернулся, громила быстро опустился на четвереньки, а старичок уселся ему на спину. Никто не удивился, только Егору это было в диковинку.

Маркиза де Помпадур спокойно и даже с вялым интересом наблюдала за действиями палача. И вдруг закричала:

— Ну больно, больно же! Ты с ума сошел!

Женщина стала биться, стараясь освободиться от пут.

Сучья и палки начали потрескивать, люди на площади тоже зашумели, неясно было только, радуются ли они крикам женщины или возмущаются.

— О-о-ой! — пронзительно завизжала женщина.

— Нельзя же так! — закричал Егор. Еще минуту назад он думал, что жизнь этого мира не касается его — как будто смотришь кино. И вдруг закричал и побежал к костру.

Огонь быстро поднимался, его языки нежно и ласково трогали женщину, которая продолжала биться и кричать.

Дантес кинулся за Егором.

Внимание зрителей на несколько секунд переключилось на эту погоню. Дантес не успевал догнать Егора, император закричал:

— Ату его, ату мерзавца!

В сцену вмешался палач в красном пиджаке, который перед тем стоял с факелом в руке, высматривая, куда бы еще ткнуть, чтобы лучше горело.

Услышав крики, он резко развернулся и успел выставить факел как шпагу на пути Егора.

Егор не почувствовал ожога, но тут на него навалился Дантес и принялся молотить кулаками.

Егор еле отбивался — Дантес был вдвое больше и сильнее. Женщина уже не кричала, а звала маму, плакала, и треск дров перекрывал ее прерывающийся плач.

И больше Егор ничего не помнил…

Он никогда раньше не терял сознания и думал, что сознание теряют лишь романтические барышни. А тут потерял его сам. И не понял, как это случилось. Только когда пришел в себя, понял, что опозорился на глазах у всех этих чужих людей.

Он лежал на асфальте, под голову ему кто-то подложил скатанную в ком тряпку. Над ним склонилась белая борода доктора. Пахло нашатырем, внутри свербило. Егор никак не мог сообразить, что же случилось.

— Спокойно, — сказал ему доктор. — Все в порядке, ты очень переутомился и перенервничал. Все же первый день… у тебя был тяжелый день.