Доктора флота - Баренбойм Евсей Львович

— А ты как считаешь — что главное в жизни? — не унимался Алик.

— Неохота думать об этом, — лениво проговорил Пашка и потянулся. — Расскажи лучше о Риге. Ты же был там на практике.

Они поговорили еще с полчаса.

— Пойду к себе, — сказал Пашка, поднимаясь. — Завтра рано вставать. Надо выспаться.

Полк морской авиации, в который Пашка получил назначение, базировался на бывшей рыбацкой мызе. Во время фашистской оккупации там стояла немецкая воинская часть. Медицинский полк был развернут в бывшем публичном доме, где стены в комнатах «девочек» были расписаны сюжетами на соответствующие темы. Сейчас они были старательно затерты мелом.

В одну из ближайших суббот Паша пошел в клуб, длинный, неказистый, недавно построенный барак. Над входной дверью был прибит вырезанный из фанеры силуэт истребителя. В клубе показывали фильм «В шесть часов вечера после войны». Когда фильм закончился, начались танцы. Скрипела старенькая неисправная радиола. Музыка то и дело прекращалась. Тогда кто-то из летчиков взял у начальника клуба аккордеон. Пашка пошептался с ним и запел:

Уезжал моряк из дома, стал со мною говорить: «Разрешите вам на память своё сердце подарить. И когда я плавать буду где-то в дальней стороне, Хоть разочек, хоть немного погрустите обо мне».

Танцы прекратились, Пашку окружили плотной толпой и внимательно слушали. На следующий день замполит полка включил доктора в состав художественной самодеятельности.

А месяц спустя после прихода в полк молодой врач лейтенант Щекин первый раз прыгнул с парашютом. Он запомнил надолго этот первый прыжок — как страшно ему было приближаться к открытому люку, в котором один за другим исчезали товарищи. Ему казалось тогда, что он обязательно растеряется и не выдернет кольца или не раскроется парашют. Было даже мгновенье, когда он хотел отказаться от своей затеи и не прыгать, ведь для врачей это совсем не обязательно. Но самолюбие взяло верх, он решил — будь что будет, и шагнул в люк.

Парение в воздухе ему понравилось. Это было ни с чем не сравнимое ощущение свободы, легкости, какой-то беспечности, беззаботности, словно земля живет сама по себе, а ты только наблюдаешь за ней со стороны любопытным взглядом. За полтора месяца он совершил десять прыжков.

Наступил декабрь. В пять вечера уже было темно. С моря постоянно дули холодные ветры. Они наметали на улицах поселка высокие сугробы. Ездить в город на подготовительные курсы в стареньком неотапливаемом автобусе, ходившем только трижды в день, не хотелось. Больных в санчасть приходило мало. Свободное время девать было некуда и Пашка стал учиться летать. Он был сообразителен, понятлив. Инструктор учил его с удовольствием. Он пообещал, что уже весной Паша сделает свои первые полеты.

Все шло прекрасно. С занятиями пением можно было повременить. Посреди учебного года все равно его никто бы не принял. А летом он постарается купить подержанный мотоцикл и с осени начнет ездить на занятия. Дорога в город хорошая — ровный бетон, он сумеет добираться туда за двадцать минут. Зина писала длинные и подробные письма, жаловалась, что скучает и почти каждую ночь видит его во сне, присылала посылки. Он отвечал, что на их рыбачьей мызе работы для нее, музыканта, нет, что жить негде и пусть наберется терпения и подождет. Ведь через год начальник Академии твердо обещал взять его обратно в Ленинград. Кстати, пусть при случае напомнит кому следует об этом обещании.

Когда Зина собралась ненадолго навестить мужа, Пашка сумел уговорить ее отсрочить визит до наступления тепла.

Уже давно у него появилась подруга — официантка летной столовой, вдова погибшего в самом конце войны летчика полка. Маша была миловидна, стройна, с ямочками на щеках. Она жила с трехлетней дочерью в латышской семье, с которой подружилась.

Когда Маша впервые стряпала праздничный обед, чтобы пригласить хозяев, старая Милда, с ужасом наблюдая, как она готовит пельмени, голубцы, вареники с малиной (таких блюд жители поселка не знали), ходила вокруг и причитала:

— Тыкай цукам, тыкай цукам — только свиньям, только свиньям.

Но вскоре весь небольшой поселок признал новые кушанья и многие женщины приходили к Маше за рецептами их приготовления.

До появления Пашки в гарнизоне за Машей ухаживал бывший техник ее мужа. Он сделал ей предложение. Маша раздумывала. Приезд Паши расставил все точки над «и». Технику было наотрез отказано. Теперь у Маши дома над кроватью, там, где желтело вышитое сюзане, Пашка повесил свой кортик.

— Пусть знают, что здесь держит флаг морской офицер, — смеялся он.

Сомнения, колебания, смена настроений не мучили Пашу. Он был уравновешен, твердо знал чего хочет и не проявлял излишнего любопытства к своей душевной жизни. Ощущения чинимого кому-то неудобства никогда не беспокоили его — касалось ли это Зины, Маши или товарищей по полку. Офицеры относились к нему хорошо, считали своим парнем, наперебой приглашали на скромные домашние вечеринки, где он всегда был душой компании. Нет, что ни говори, а пока он мог быть доволен своей жизнью.

Незаметно подкралась весна. Дни стали длиннее. На аэродроме пробилась первая ярко-зеленая, словно промытая росой, травка, По краям летного поля появились крошечные фиалки. В полку стали проводиться по ночам учебные полеты. На командном пункте вместе с командованием полка должен был находиться безотлучно и врач. Полеты обычно длились всю ночь. Пашка брал в санитарной машине два одеяла, ложился поверх них на все еще холодную, не согревшуюся после зимы землю и смотрел на небо. По нему быстро неслись темные тучи. Звезд почти не было. Где-то высоко чуть слышно жужжали самолеты. Рядом с командного пункта доносились отдаваемые в микрофон команды командира.

В перерывах подполковник Сандалов рассказывал какую-нибудь историю из своего боевого прошлого. Командир полка, Герой Советского Союза, имеет девять орденов, но говорить складно не умеет, выступать публично для него всегда мучение. А в непринужденной обстановке говорун. Вот и сейчас Паша слышал его голос:

— Только командиром полка стал, звонок по городскому телефону: «Сандалов! Готовь полк к вылету». Спрашиваю: «Кто говорит?» — «Главком ВВС Жигарев». — «Есть, говорю, готовить полк. Только приказ о вылете прошу прислать письменно. Я вашего голоса не знаю». — «Чей голос знаешь?» — спрашивает главком. «Полковника Трушина». Начштаба шепчет: «Влетит вам». Но не влетело. Еще похвалил потом за правильные действия…

Разговоры на КП стихли, опять слышались одни команды. Паша снова погрузился в свои мысли.

Если начальник Академии сдержит слово и заберет его в Академию, какую специальность выбрать? Ведь этот вопрос возникнет в первый же день. К клинической медицине не лежит душа. Может быть, судебную медицину? Или спецфизиологию? Сейчас, после войны, вся Балтика забита затонувшими кораблями. Аварийно-спасательные дивизионы занимаются судоподъемом, расчисткой фарватеров и гаваней. Освоить водолазное дело, спускаться в тяжелом снаряжении на глубину и лазить по затонувшим кораблям? Интересно, конечно, но опасно. Всякие неожиданности могут ждать на такой работе. Он вспомнил, как в детстве едва не утонул в реке Таракановке. Между корпусами завода «Красный треугольник» протекала река. В нее завод сбрасывал отходы. Однажды он увидел посреди реки большой кусок красной резины. Лучшего материала для рогатки не было. Не задумываясь, он бросился за нею и сразу провалился по грудь. Тина неумолимо засасывала его. От страха пропал голос. Спасла его женщина с помощью железного обруча от бочки.

Незаметно Паша задремал. В неудобной позе, лежа на твердой земле. Проснулся он через несколько минут и увидел рядом с собой знакомого летчика. Тот только что закончил полеты, получил «отлично» и пребывал в великолепном расположении духа.

— Вставай, доктор, — сказал он, доставая из полевой сумки плоскую бутылочку со спиртом, называемую в полку «а ля шасси», — выпей глоток. Не то простудишься. Кто тогда будет отстранять нас от полетов?