Красный ветер - Петр Лебеденко

Справа мелькнули силуэты казарм, слева почти прямой наводкой — грохнули зенитки — додумались, наконец, сволочи, доперли, хорошо еще, что слишком торопятся, вон и баск Эскуэро кричит над ухом: «Задницы у вас еще мокрые, штаны еще не просохли от страха, чтобы попасть!»

А вот уже и речка Тахунья. Какой бы темной ночь ни была — речка всегда блестит серебром. Даже если она всего лишь тонкая полоска, даже если воробей может прошагать через нее, не замочив брюшка, — все равно она блестит и светится, и видно ее из далекого далека. А тут она уже рядом, летит навстречу с бешеной скоростью — с бешеной скоростью приближается чет и нечет: оторвется этот проклятый катафалк от земли или нет?

Он оторвался, когда до обрыва осталось не больше десяти-пятнадцати метров: Прадос потянул штурвал на себя и против своей воли на секунду-другую закрыл глаза. Эскуэро тоже зажмурился и поднял руку, чтобы осенить себя крестом. «Господь наш милостивый, помоги нам», — веря и не веря в чудо, мысленно прошептал он. И лишь Денисио неотрывно глядел вперед, всем телом ощущая, как машина, последний раз коснувшись земли, повисла над ней в нескольких сантиметрах, а потом мелькнула узкая полоска воды — и все сразу погрузилось в такой густой, вяжущий мрак, словно самолет окутало черным дымом.

Денисио смотрел на стрелку высотомера. Пятьдесят, сто, двести, триста метров… Он шумно вздохнул и почувствовал, как тяжесть нервного напряжения сменяется совсем другими ощущениями — радостью избавления от тревог, теперь уже оставшихся позади, безудержным желанием выразить восхищение мастерством капитана Прадоса и сказать ему такие слова, которые передали бы самые глубокие чувства, сказать Эскуэро, что тот — самый мужественный баск, которых когда-либо знала Испания, схватить Роситу и закружиться с ней в какой-нибудь сумасшедшей пляске — Росита тоже самая храбрая женщина Испании, хотя она и затихла сейчас, точно испуганный мышонок…

Эскуэро кричал над ухом:

— Развернуться бы да сыпануть на них десяток бомбочек, чтобы они поелозили своими жирными задницами по грязи! Весело было бы… Или из пулеметов… Тра-та-та-та, тра-та-та-та! Подумали бы тогда, сучьи дети, как стрелять по старухам и старикам.

А капитан Прадос вдруг сказал:

— Мы не взлетели бы, если бы не переполох… Кто мог взорвать самолет в то самое время, когда фашисты уже приближались к нашей машине? Это ошеломило их и дало нам возможность…

— Мигель? — вскрикнул Денисио. — Лина?

— Не знаю, — ответил Эмилио Прадос. — Может быть.

И снова радость Денисио потухла, снова на него навалилась тревога. Он сказал:

— У Мигеля было две гранаты. Ему дал их Матео.

— Я знаю. — Прадос взглянул на алтиметр и покачал головой. — Я знаю… Высота восемьсот метров… Будем набирать еще…

Лина взяла Мигеля за руку, потянула его в сторону — подальше от «юнкерса», который тронулся с места и медленно пополз на взлетную полосу.

— Уйдем, — сказала она. — Давай поскорее уйдем.

— Надо подождать, Лина, — ответил Мигель. — Может быть, мы им еще понадобимся.

И в это время у казарм в ночное небо взмыла ракета, потом еще одна, еще и еще. Мигель и Лина метнулись под крыло бомбардировщика с зачехленными моторами, присели в густой тени. Лина прижалась к Мигелю, спросила:

— Почему они не взлетают? Почему они медлят?

Молчи, Лина, — Сказал Мигель. — Сейчас опять станет темно, и тогда…

Он не успел договорить, как оттуда же, откуда взлетели ракеты, послышалась беспорядочная стрельба. Лина, взглянув в сторону казарм, вскрикнула:

— Они бегут, Мигель! Бегут к тому бомбовозу.

— Я вижу, — сказал Мигель. — Быстро пробирайся к речке. Между машинами. Они тебя не увидят…

— А ты?

— Я потом… Я потом, говорю тебе! — голое Мигеля стал непривычно резок и даже груб. — Ты слышала, что я сказал?!

— Никуда я от тебя не уйду, — в одно и то же время твердо и просительно проговорила Лина. — Я знаю, что ты хочешь сделать. Знаю. И я останусь с тобой.

— Ты с ума сошла! — крикнул Мигель. — То, что я хочу сделать — это мое дело. Мое — и больше ничье.

Солдаты, продолжая стрелять, быстро приближались. В свете одна за другой вспыхивающих ракет были видны мутные круги от вращающихся винтов приготовившегося к взлету «юнкерса». Солдаты стреляли по этим кругам, и Мигелю казалось, будто он слышит, как пули цокают о металл. «Если машина сейчас не взлетит, через несколько секунд будет поздно, — подумал Мигель. — Эти ублюдки окружат ее и перестреляют всех, кто в ней находится…»

Наверное, об этом же самом подумала и Лина. Вцепившись в руку Мигеля, она крикнула:

— У тебя есть гранаты!

— Да, есть.

Он извлек из карманов обе гранаты, протянул одну из них Лине;

— Подержи.

Размахнулся и швырнул гранату в «юнкерс», стоявший метрах в двадцати. И сразу упал, увлекая и Лину. Вначале они услышали взрыв, а через мгновение к небу взметнулся столб огня. И еще они увидели, как, оцепенев, остановились солдаты, потом начали разбегаться в разные стороны. «юнкерс» на взлетной полосе тронулся с места и, набирая скорость, пошел на взлет.

— Теперь уходим, — сказал Мигель.

Сперва они пробирались под крыльями стоявших рядами бомбардировщиков, а когда самолеты остались позади, побежали по летному полю к речке. Туман, плывущий вдоль Тахуньи, вышел из берегов и волнами растекался в глубь аэродрома. В нем уже потонули прибрежные кустарники, жидкая цепочка старых олив, брошенная у берега разбитая машина. Мигель, помогая Лине бежать, торопил:

— Еще немного, Лина. Совсем немного.

Он слышал, как Лина тяжело, прерывисто дышит. «Не женское это дело — встревать в такие передряги, — испытывая чувство острой жалости к Лине, думал Мигель. — Но она же, черт подери, упрямая, как мул. Говорил ей: „Уходи“. Так нет…»

Он и ругал ее, и в душе гордился ею. «Я останусь с тобой!»— вот как она ему ответила, его Лина. «Я и раньше тебя любил, как уже мало кто любит, — думал Мигель, — а теперь…»

— Осталось совсем немножко, Лина… Сейчас нас укроет туман, и эти выродки только оближутся… Слышишь, Лина… Я говорю…

Мигель внезапно остановился, и Лина почувствовала, как вздрогнула его рука, которой он ее поддерживал, вздрогнула и начала медленно опускаться, а там Мигель вдруг пошатнулся и глухо прошептал:

— Лина…

— Ты что, Мигель?

— В спину… Они все-таки достали меня…

Он уже оседал на землю, и Лина не в силах была удержать его и опустилась вместе с ним, обняв его и прижимая к себе. Она уже все поняла, но не могла поверить в это несчастье, не хотела в него поверить — душа ее как бы отторгала реальность бросившейся на нее беды, отсекала саму мысль о ней. А Мигель неузнаваемым хриплым голосом тихо говорил:

— Уходи, Лина… Скорее уходи, ты мне теперь не поможешь… Слышишь, Лина?

В снова наступившей темноте она не различала глаз Мигеля, но ей казалось, что они смотрят на нее умоляюще, просят исполнить его волю. А он говорил все тише и тише:

— Они бегут сюда, Лина… Я слышу… Ты успеешь…

И умолк. Лина приникла щекой к его губам, ощутила слабое дыхание и, больше не раздумывая ни минуты, осторожно потащила его к речке. Она никогда не думала, что Мигель может быть таким тяжелым: каждый метр давался ей с великим трудом, через каждый метр этого страшного пути Лина останавливалась и, снова и снова приникнув щекой к губам Мигеля, старалась уловить его дыхание.

Теперь уже и она слышала, что солдаты приближаются к ней и Мигелю. Их было много, они, наверное, бежали, растянувшись длинной цепью. Кто-то там подавал им отрывистые команды: «Быстрее, быстрее, эти бандиты далеко не ушли! Стреляйте понизу!»

До берега реки оставалось не более десяти-пятнадцати шагов, но Лина изнемогала. Сил у нее теперь хватило лишь на то, чтобы приподнять Мигеля за плечи и протащить его на каких-нибудь полшага. А потом и этого она уже не могла сделать. От бессилия, отчаяния, безысходности Лина беззвучно заплакала. Слезы катились по ее щекам, но она их даже не ощущала, она ощущала только внутреннюю дрожь и чувствовала, как спазмы сжимают горло.

А голоса солдат слышались все ближе, и винтовочные залпы теперь с непереносимым громом разрывали мглу ночи, и хотя солдаты, не видя в темноте Лину и Мигеля, стреляли наугад, пули порой взвизгивали совсем рядом с Линой, ей даже казалось, будто она чует, как ее обдает жарким ветром.

Слева от нее кто-то закричал:

— Франсиско, какого дьявола ты не пульнешь ракету? В этом кромешном аду мы можем перестрелять друг друга!

Никто на голос не ответил, но Лина подумала, что ей-то теперь все равно… Ей все равно… Она села на мокрую землю, приподняла голову Мигеля и положила ее себе на колени. Мигель уже не дышал. Склонившись над ним, Лина прижалась лбом к его лицу и почувствовала, что оно холодеет.