Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, теперь дальше – про двор. После дома полукругом стояли большие сараи. Выгородка для сеновала, коровник, хлев для коз, овец и свиней. Ещё курятник, где и гуси жили. Потом мастерская. Туда всё поместилось. И для работы по железу, и по дереву. Даже гончарный круг был у деда. Иногда он из красной глины, которую возил с котлована, вырытого вечность тому назад в глухом лесу Каракадук. Выкручивал на круге кувшины и кринки для молочного. А ещё большие, литров на сто, кадушки глиняные, в которых делал крепкие настойки из лесной вишни да дикой сливы. Ну, и венцом творения всемогущих дедовских рук была здоровенная баня. В ней он сделал три помещения. Предбанник, моечную и парную. Предбанник был просто огромным. В нем не только отдыхали. Там дед поставил все, что нужно профессиональному пимокату. Угол предбанника был забит до потолка овечьей шерстью и прикрыт брезентом. Там шерсть продергивала и чесала бабушка, а Панька катал прекрасные пимы. Валенки, по-городскому. В них ходила вся Владимировка, ближайшие сёла, да и город покупал у деда серые, белые, черные и очень тонкие фетровые валенки, больше похожие на элегантные шерстяные сапожки. Он и меня подтянул пробовать пимы валять. К пятнадцати годам, отучившись у деда три года, я мог сам делать и мужские с отворотами, и высокие, расширенные кверху женские пимы. Даже для детей сделал пар пять. Ну и, конечно, бабе Стюре, отцу с мамой и себе да дружкам своим городским. А вот о работе пимоката я расскажу отдельно, чуть позже. После того как вы узнаете, как и зачем, а, главное, какие собирали травы мои бабушки и мы с Шуркой Горбачёвым, близким родственником моим и другом деревенским.
За травой мы пошли на другой день после «помощи» на стройке дома Завертяевым. Пошли рано, по росе. Когда солнце ещё не в силе, а оттого трава свежа и чиста после тихой ночи. Болело всё тело. Хотя, что там я делал, на «помощи» строительной? Да всего-то по глине с соломой и водой бегал кругами. Правда, вязкого этого месива было почти до колена. Да и носился я шибко. Демонстрировал физическое своё развитие. А глина, она к ногам липла и вниз тянула. Приходилось напрягать все мышцы, чтобы бегать быстрее других. Ну, утром хвастовство моё и откликнулось полным отупением тела. По дороге в лес я разминался, наклоны делал, вприсядку бегал, крутил руками и бёдрами в разные стороны. Медленно, но отлегло. В лес я вошел уже в хорошем самочувствии. Тем более, что уже рядом с его началом воздух менялся. Дышалось легче и весь организм через дыхание пропитывался всеми целебными ароматами трав, листьев и хвойных иголок.
– Ты, Славка, сейчас иди рядом, смотри, что мы рвём, и спрашивай, как называется. – Баба Фрося дала мне два мешочка с тесёмками-завязками. – А ужо потом отодвинешься от нас и рвать будешь поодаль.Так мы до вечера управимся. Сейчас ещё и Шурка Горбачёв подкатит на лисапете своём. Вот вы с ним, а мы со Стюрой наладимся и к ужину аккурат домой успеем. Я, правда, там всё заранее сварила да спекла. Только разогреть.
– Ничего себе, до вечера! – ужаснулся я от души. – Надо тогда быстренько траву собирать. А то мы с Шуркой как раз собрались в клуб. В кино на восемь часов. Можем, правда, и завтра пойти.
– Иди сюда, смотри внимательно. – баба Стюра взяла меня за руку и поставила рядом с собой. – Это шалфей. Ты его всегда пьёшь вместо чая. Потому и не простываешь никогда. Но живьём ты его хоть и видел, но знать не знал, что это цветок – лекарь. Вот у него темно-фиолетовые цветочки сверху и, видишь, длинные узкие листики вверх поднятые. Ствол внизу почти деревянный. Ты его обламывай. Нужны и цветы, и листья. А вот это багульник-трава. Чаще всего он нам, старикам, нужен при ревматизме. Ты не знаешь пока, что это такое. И слава Богу. А ещё при кашле пьём настой его. Это отхаркивающее средство при коклюше, бронхите. Вот его тоже рви.
– Пусть мать-и-мачеху ищет тоже, – посоветовала баба Фрося.– Вон там, за осинами, ручей течет. Он как бы внизу. А от него пологие склоны подымаются. Вот на этих склонах ближе к воде и смотри-высматривай. Цветки у неё желтые. Увидишь от них остатки. Опали уже. А нам нужны листья. Они большие. С ладонь твою будут. Сверху тёмно-зеленые гладкие, твердые, а с обратной стороны белые, покрытые тонкими волосиками. Верх листа холодный, а обратная сторона тёплая. Не перепутаешь ни с чем. Всё понял?
– А она зачем? Ну, что лечит? – я наклонился, сорвал первый кустик шалфея и уложил его аккуратно на дно мешочка.
– Воспаления все снимает как рукой,– бабушка Стюра подняла глаза к верхушкам берез. Где-то там, в путанице веток и свисающих листьев пела тоненьким переливчатым голоском невидимая маленькая птичка. – Кровь улучшает, убирает кашель при бронхитах и лечит воспаление лёгких. Для желудка полезная трава тоже.
Тут как раз и Шурка приехал. Прислонил велосипед к березе и бодро воскликнул:
– Так! Построились по одному через два метра и пошли драть подряд всё. Потом разберёмся.
Бабушки оценили шутку. Вернее, они подумали, что это шутка. И засмеялись. Хотя как раз надо было готовиться плакать.
Мы с Шуркой стали соревноваться. Он больше нарвет травы или я. Для начала – за час. У него были отцовские часы, он засёк время и мы погнали. В первый час гонки он у меня выиграл. Во второй и третий часы я изловчился и нарвал больше.
– Хорошо, – сказал Шурка расстроено. – Давай перекурим.
Мы спрятались в низину влажную, где как раз полно было багульника.
– Во! – обрадовался я. – Не сходя с места, норму сделаем. Давай курить.
Шурка достал из-под майки примятую пачку «Беломора» и мы, сладостно дымя, провалялись с ним пару часиков. Травили анекдоты, опять курили, пересказывали фильмы, какие один из нас не видел, снова закуривали и болтали обо всём подряд. Потому, что не виделись лет сто. С прошлых моих каникул. Ну, потом от курева стали трещать головы и захотелось пить.
– Давай быстренько нарвём багульника и отнесем бабушкам всё, что нарвали. – предложил я. – Ещё вот только мать-и-мачеху порвем на ручье и пойдем. Багульник сорвали быстро и почти весь, а мать-и-мачеху долго искали, потом долго сомневались, что это
