Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных - Михаил Булгаков

Елена. Большевиком вам гримироваться удобней. У… Хитрое и малодушное создание. Ну, идите, идите!

Шервинский. Красиво… елка… Лена, пока никого нет… Я приехал объясниться… Можно?

Елена. Объяснитесь.

Шервинский. Лена! Вот все кончилось. Николка выздоровел. Петлюру выгоняют. Я дебютировал… Все хорошо. Больше томиться так невозможно. Он не приедет. Его отрезали. Разведись с ним и выходи за меня. Лена, я не плохой, ей-богу. Я не плохой. Ведь это мучение. Ты одна чахнешь.

Елена. Ты исправишься?

Шервинский. А чего мне, Леночка, исправляться?

Елена. Леонид, я стану вашей женой, если вы изменитесь и, прежде всего — перестанете лгать.

Шервинский. Неужто я такой лгун, Леночка?

Елена. Не лгун вы, а Бог знает, какой-то пустой, как орех. И хвастун. И ведь не глуп и не зол, а между тем… Когда погоны носил — ходил… (Изображает.) Что это такое? Лейб-гвардии… гм…

Шервинский. Мама, мма… кхе… Ей-богу, я так никогда не ходил.

Елена. Молчи! Что такое? У нас в доме никогда никто не лгал, и я не хочу, чтобы это прививалось. Срам! Государя императора в портьере видел… и прослезился… и ничего подобного не было… Эта длинная меццо-сопрано, а оказывается — она просто продавщица в кофейне Самадени.

Шервинский. Леночка! Она очень немного служила, пока без ангажемента была.

Елена. У нее, кажется, был ангажемент.

Шервинский. Лена! Клянусь памятью покойной мамы, а также и папы, у нас ничего не было. Я ведь сирота.

Елена. Мне все равно. Не интересны ваши грязные тайны. Мне важно другое — чтобы ты перестал хвастать и сочинять. Срам! Единственный раз мне рассказывая правду, сказал про портсигар, и то никто не поверил. Доказательства пришлось представлять. Фу… Сирота казанский.

Шервинский. Про портсигар я именно все наврал. Гетман мне его не дарил, не обнимал и не прослезился. Просто он его на столе забыл, а я подобрал.

Елена. Стащил со стола? Боже мой! Этого недоставало. Дайте его сюда! (Отбирает портсигар и прячет.)

Шервинский. Леночка, вы никому не скажете? Слышите!

Елена. Молчи. Счастлив ваш бог, что вы догадались мне об этом сказать. А если б я сама узнала?

Шервинский. А как бы вы узнали?

Елена. Дикарь!

Шервинский. Вовсе нет, Леночка, я, знаете ли, очень изменился. Сам себя не узнаю, честное слово. Катастрофа на меня подействовала, смерть Алеши тоже. Я теперь иной. А материально, ты не беспокойся, Ленушка. Я ведь — ого-го… Вчера на репетиции… я пою… режиссер говорит: «Вы, говорит, Леонид Юрьевич, изумительные надежды подаете. Вам бы, говорит, надо в Большой театр в Москву ехать». Обнял меня и…

Елена. И что?

Шервинский. И ничего… Пошел по коридору.

Елена. Неисправим.

Шервинский. Лена…

Елена. Что ж мы будем делать с Тальбергом?

Шервинский. Развод, развод! Ты адрес его знаешь. Телеграмму ему и письмо о том, что все кончено, кончено.

Елена. Ну хорошо. Тоскливо мне и скучно, одиноко. Хорошо, согласна.

Шервинский. Ты победил, галилеянин. Лена! (Указывая на карточку Тальберга.) Я требую выбросить его вон. Это оскорбление для меня. Я его видеть не могу!

Елена. Ого, какой тон!

Шервинский (ласково). Я его, Леночка, видеть не могу! (Выламывает портрет из рамы, рвет и бросает в камин.) Крыса! И совесть моя чиста и спокойна.

Елена. Тебе жабо очень пойдет. Красив ты, что и говорить…

Шервинский. Мы не пропадем.

Елена. О, за тебя я не боюсь, ты не пропадешь.

Шервинский. Лена, поиграй мне. Идем к тебе. А то ведь два месяца мы ни словом не перемолвились. Все на людях, да на людях.

Елена. Да ведь придут сейчас. Ну идем. (Уходят.)

Дверь закрывают. Потом слышен рояль. Дверь из передней открывается. Входит Николка с палкой. Снимает студенческое пальто. Голова его завязана черным. Хромает, бледен. Принес вино.

Николка. Елена, Елена… где ты? Красные идут. Петлюра отступает. Ты слышишь? Сейчас город будут занимать. (Подходит к двери, стучит, потом прислушивается.) А, репетируют. (Подходит к рамке портрета.) А, а… вышибли… Понима… Я давно догадывался…

Входит Лариосик.

Лариосик (выглянув из передней). Николаша, достал?

Николка. Достал, а ты?

Лариосик. И я, представь себе, достал. Единственный раз в жизни мне повезло. Думал, ни за что не достану — такой уж я человек. Погода была великолепная, когда я выходил. Ну, думаю — небо ясно, все обстоит в природе благополучно, но стоит мне показаться на тротуаре, обязательно пойдет снег. И действительно, вышел, и мокрый снег лепит в самое лицо. Вот она — водочка. Принес. Пусть видит Мышлаевский, на что я способен. Два раза упал, затылком трахнулся, но бутылку удержал в руках.

Николка. Смотри. Видишь? Потрясающая новость… Елена расходится с мужем. Она за Шервинского выходит.

Лариосик (уронил бутылку, разбил.) Уже!

Николка. Эх, Лариосик! Эх…

Лариосик. Уже!

Николка. Что ты, Лариосик, что ты? А… а… Понимаю. Тоже врезался.

Лариосик. Николь! Когда речь идет об Елене Васильевне, такие слова, как врезался, неуместны. Понял? Она золотая.

Николка. Рыжая она, Лариосик. Рыжая. Прямо несчастье. Оттого всем и нравится, что рыжая. Все ухаживают. Кто ни видит, сейчас букеты начинают таскать. Так что, у нас все время в квартире букеты, как веники стояли, а Тальберг злился. Давай осколки соберем скорей, а то сейчас Мышлаевский явится. Он тебя убьет.

Лариосик. Ты ему не говори. (Собирают осколки.)

Входят Мышлаевский и Студзинский со свертками.

Мышлаевский. Принимайте[109] гостей. Встал Николка. Молодец.

Николка. Я встал, Витенька. Я уже выходил. Винцо принес.

Студзинский (он резко изменился). Ну слава Богу. (Входят). Здравствуйте! Ну, как здоровье? Я очень доволен. Очень. А без палки еще не можете?

Николка. Нет.

Мышлаевский. Ну, отлично. Все в полном порядке. Здорово, Ларион. Гм… Водкой пахнет. Ей-богу, водкой. Кто пил водку раньше времени? Сознавайтесь! Что же это делается в этом богоспасаемом доме? Вы водкой полы моете? Я знаю, чья эта работа. Что ты все бьешь? Что ты все бьешь? Это в полном смысле слова — золотые руки. К чему не притронутся — бьет, осколки. Ну, уж если у тебя такой уж зуд — бей сервизы!

Лариосик (внезапно озлившись). Какое ты имеешь право делать мне замечания? Я не желаю.

Мышлаевский. Чтой-то это на меня все кричат? Скоро бить начнут. Впрочем, я сегодня добрый, почему-то. Мир, Ларион. Мир. Я на тебя уже не сержусь. Ну, братцы — перед елкой и ужином прошу обсуждения вопроса о том, что нам делать дальше. События чрезвычайной важности.

Николка. Правильно! Предлагаю митинг.

Мышлаевский. Можно. Можно.

Студзинский. Что вы все шутите, господа?

Мышлаевский. Какие тут шутки? Дело совершенно серьезное. Ларион, зажигай свечи. Все равно потом винтить сядем.

Лариосик. С большим удовольствием.

Николка берет гитару.

Мышлаевский. Прошу. Предлагаю, господа, в председатели выбрать, как старшего, Сашу.

Студзинский. Увольте, господа.

Николка. Просим, просим!

Студзинский. Шервинский тут. Надо его позвать.

Мышлаевский. Не надо. Ему не до этого. (Садятся.)

Николка. Картина — заглядение! Троцкий, если б увидал, в восторг бы пришел. Физиономии у всех сознательные.

Мышлаевский. Итак, Николка, делай доклад. Ты в курсе событий.

Николка. Так вот, события такие: красные разбили Петлюру. Войска вышеупомянутого Петлюры город покидают. Красные входят в него, и завтра, таким образом, здесь получится Советская Республика. А что нам делать — неизвестно.

Студзинский. Вы кончили?

Николка. Кончил. Больше говорить нечего. (Наигрывает на гитаре.)

Студзинский. Кто желает слова?

Лариосик. А почему стрельбы нет?

Николка. Тихо — вежливо идут. Нос в хвост этим. И без всякого боя. А главное, удивительнее всего, что все радуются, даже буржуи недорезанные, — до того всем Петлюра надоел.