Пропавшие без вести - Степан Злобин

Схватить его автомат и бежать через мост? Но те двое могут выскочить из землянки, когда пойдешь мимо.

— Надень каску, плащ и становись на пост, — приказал Бурнин. — Будем ждать смены.

Но смены они не дождались — сверкнув на дороге фарами, к мосту подходила грузовая машина.

Сергей шагнул ей наперерез, ослепил шофера взятым у часового ярким фонариком, и едва тот придержал машину, как Сергей прострочил обоих — шофера и пассажира в кабине — автоматною очередью, второй короткой очередью пробил баллоны.

Бурнин мигом схватил автомат шофера.

— Хальт! Хенде хох! Хенде хох! — подражая немцу, пронзительно диким голосом заорал Сергей.

Из кузова машины не показался больше никто. Зато из землянки, на той стороне моста, выскочили два солдата часовому на помощь. Сергей и Бурнин подпустили их подойти вплотную и повалили обоих в упор.

Торопливо собрали они все оружие, патроны, документы, галеты, консервы из землянки и из машины. В машине, груженной картошкой, нашлась еще и канистра бензина.

Сергей вылил бензин на шоферское сиденье и на бревна и доски моста.

Белое пламя вмиг охватило мост вместе с машиной, оставшиеся позади беглецов. Они ринулись сразу с дороги в кусты, но не прошли и километра, как пронзительно и неудержимо завыл им вдогонку автомобильный гудок. По воде его звук доносился так явственно, что казалось, он настигает их и звучит совсем рядом. Он ревел, как набат, как сигнал тревоги.

— Ишь сволочь! — выбранился Сергей. — Я совсем позабыл — ведь когда горят, они всегда, проклятые, воют!

Гудок продолжался минут пять или семь, пока не погиб в пламени аккумулятор… И как только он смолк, затрещали фашистские автоматы. Густые снопы красных искр вдруг высоко взметнулись над лесом.

— Мостик рухнул, а пули нас не достанут, — заключил Бурнин, издали наблюдавший вместе с Сергеем пламя…

Вооруженными стало им идти веселее. Казалось, теперь уж ничто не страшно. А прийти к партизанам с оружием было как-то почетнее…

Прошло уже около десяти дней после побега Бурнина с Сергеем, который вызвал в лагере страшную суматоху, но из рабочего лагеря никто к Баграмову «от Анатолия» не пришел.

Между тем после отправки в Германию уличной городской команды Саша-шофер сказал, что теперь у него совсем порвалась связь с городом.

Емельян все-таки ждал каждый день, что явится человек, обещанный Бурниным.

Капитан Володя, Саша-шофер, Балашов, Волжак и другие товарищи, с которыми Баграмов на другой день поделился сообщением Бурнина, конечно, также не могли найти себе места.

Баграмов досадовал на себя, что тогда же не настоял, чтобы Бурнин договорился, наоборот, о том, чтобы из лазарета явиться для связи к «тому человеку». К какому к «чему»? Хоть узнать бы имя, хоть знать бы какие приметы!..

Между тем из рабочего лагеря еще раз фашисты угнали на транспорт колонну в триста человек. Слух о предполагаемой эвакуации в Германию всего лагеря подтверждался, а новых известий о партизанах все не было.

Сашка-шофер несколько раз настойчиво предлагал, что он выйдет с фельдшером в лагерь под предлогом раздачи медикаментов и постарается разыскать «того» человека в железнодорожной команде. В самом деле — оставаться в безвестности стало уже немыслимо. Наконец шофера послали на поиски. Его возвращения Емельян с друзьями ожидали, будто сжавшись в комок, молчаливо и напряженно.

— Все пропало! — в отчаянии воскликнул Сашка, возвратившись из лагеря. — Вчера, понимаешь, угнали «вагон-команду» без всяких вещей, как на работу, а вечером их не вернули! А в бараке у них ночью обыск! Даже стены долбили! Понимаете, может, предатель у них нашелся! — шептал Сашка, присев с краю койки Баграмова. — Что делать! Что делать, отец?! — сокрушенно твердил он, конечно не ожидая ответа.

Злобная тоска и ощущение тягостной неудачи сковали Баграмова. В тревоге непрерывного ожидания, не спавший последние несколько суток, выслушав Сашу, он молча закрыл глаза и лежал так весь вечер, опасаясь только того, что кто-нибудь, в заботе о нем же, захочет его разбудить к ужину и придется открыть глаза, что-то ответить, с кем-то заговорить… Но все остальные тоже угрюмо молчали. Мрачный слух из рабочего лагеря подавил всех. Приглушенный шум дележки ужина, осторожный скрежет ложек по жестяным и алюминиевым котелкам прошли мимо. Наступил час ночного дежурства, но Волжак не окликнул Баграмова, а сам он не встал. Дневная смена легла спать, кое-кто уже всхрапывал.

«Неужели же так теперь и отдаться на волю фашистов, чтобы везли в Германию?! — думал Баграмов. — Сумел же Бурнин бежать! Договориться с Сашкой, с Балашовым, с Рогинским. Рискнуть! Может быть, и не будет совсем никаких партизан, а мы будем ждать, как манны небесной! Как будто нас кто-то обязан за ручку из лагеря вывести!..»

Сквозь тяжелое дыхание усталых людей, когда уже все спали, Емельяну вдруг почудился треск пулеметов, потом еще — ближе и ближе. Сначала это казалось сном или полусонным воспоминанием фронта, потом пулеметная перестрелка усилилась до бесспорной явности.

«Бой идет! Приближается к городу! Бой!» Едва успела мелькнуть эта мысль у Баграмова, как скрипнула дверь санитарской комнаты. Пробравшись меж коек, Волжак легонько толкнул Емельяна:

— Иваныч, вставай! Начинается!

Емельян вскочил.

— Слушай, слушай! — шепнул Волжак.

— Да слышу я, слышу!

Баграмов открыл глаза и только теперь увидел, что полный мрак царит всюду.

— Тревога? Что-то я не слыхал, — живо спросил он.

— Ни ракет, ни сирены не было, — пояснил Волжак. — Машина подъехала к воротам. Что-то орали, орали, потом все потухло, а тут и пошли стукотать пулеметы! Сашка с Володей уже полчаса, как прилипли к окошку.

Баграмов кинулся к тому же окну. В лагере не было видно ни прожекторов на караульных вышках, ни искры…

Еще далекая, но отчетливая в ночной тишине пулеметная перестрелка перемежалась редкими ударами винтовочных выстрелов. Вправо от лагеря, километрах в трех, взлетали время от времени белые и зеленые ракеты.

— Слышится, будто все ближе да ближе! — шепнул Волжак.

— Давай поднимать ребят.

Нарастающий треск пулеметов изредка заглушался собачьим лаем со стороны деревни, но все-таки можно было расслышать, что пулеметов не меньше пяти-шести.

— Три-четыре версты, не дальше, — внезапно шепнул, определяя по звуку, Юзик.

— К городу рвутся, — отозвался Баграмов.

В той же стороне еще ближе ударили минометы. Одна за другой разорвались семь-восемь мин. Отблески взрывов сверкнули на горизонте. И оттуда же снова взлетели две зеленые ракеты.

Баграмов, Волжак, Сашка, Юзик, капитан Володя жадно слушали эти звуки, как перекличку каких-то невнятных голосов, словно, если прислушаться более чутким ухом, вот-вот разберешь и слова…

Стоять так в бездействии у окошка было уже не под силу,

Баграмов вошел в темную громаду казарменного сумрака. Окликнул дежурных:

— Не спите?

— Да что вы! Какой уж тут сон! — отозвался кто-то… Не спали ночные дежурные, проснулись и дневные санитары, вскочили с кроватей больные, вышли из своих помещений врачи, фельдшера. Все напряженно толпились возле открытых окон, всматриваясь в желтое, быстро растущее зарево, вслушиваясь в нарастающий стук пулеметов, следя за разрывами мин…

Мимо лагеря в ту же сторону промчались мотоциклисты.

— По местам, господа, по местам! Неприятности будут от немцев. Спать! Все по койкам! — услыхал Баграмов за своею спиной перепуганный, но настойчивый голос Коптева.

— Господин старший врач, вы бы шли да спокойненько спали. Партизаны придут — мы тогда вас разбудим, — посоветовал кто-то из темноты огромного помещения.

— Чтобы повесить! — поддержал другой голос.

Зрение приспособилось к ночи. Баграмов видел толпу персонала и больных, толпу, которая теснилась по коридору. Одни сжимали в руках коромысла для носки бачков с кухни, другие — ножки кроватей и табуреток, поручни от носилок, Баграмов припас острый сапожный нож. В коридоре стоял приглушенный гул голосов.

Вдруг с другой стороны по шоссе, под самыми окнами, пробежали несколько человек в тяжелой солдатской обуви. И неожиданно близко ударили отдельные выстрелы. Мимо отворенных окон свистнули пули.

Бой во мраке вспыхнул внезапно у самого лагеря.

«Перехитрили фашистов! Туда отвлекли куда-то, а сюда и ударили!» — разгадывал Баграмов партизанский маневр. Он задрожал от волнения. У него пересох рот. Шумно рвалось дыхание, как окаянное, с болью стучало сердце, мешая слышать доносившиеся сквозь выстрелы крики.

«Может быть, они зовут нас!» — мелькнуло в уме.

За лагерем шла перестрелка, пули свистели вдоль зданий с той и другой стороны. Баграмов нетерпеливо высунулся из окна, вглядываясь в непроницаемый мрак. Кто-то оттаскивал его за подол гимнастерки.