Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов

Готовили к полному истреблению. Спасла зима. Январь девятьсот двадцатого года был холодным и красные в морозы решили не воевать. А издали официальный указ о полной ликвидации всего Уральского казачьего войска. То есть, уральских казаков просто не стало в жизни молодой революционной страны. И вот, в январе же, не надеясь на то, что даже после отмены уральского казачества их не перестреляют при первом же потеплении, вырвались они гуртом казачьим на все четыре стороны. Но перед побегом жгли казаки свои станицы, уничтожали всю живность, чтобы советской власти не досталось ничего казачьего. Но это были боевые казаки, побежденные и свирепо злые. Часть из них в морозы ушла в Форт Александровский и оттуда уже добралась уменьшенным числом до Грузии, до Деникина. Другие казаки при полной амуниции через Мангышлак и Туркмению перебрались в Иран.

Остальные, в том числе и станишники, с которыми жил Панька, отец его, мать и братья, сами сдали новой власти оружие и превратились в простых гражданских. Они так легко отделались, потому что не участвовали в боях с Красной армией. Ни в Сибири, ни в центре России. Они просто несли службу в своих станицах. Охраняли Россию от возможных вторжений с востока и юга. Туда их ещё царский режим определил. Избавились от оружия казаки и в крестьянской одежде разошлись по местным жилым местам. Кто в Уральск подался, кто в Гурьев, Некоторые попрятались по деревням окрестным. Рыбу стали ловить с мужиками, хлеб растить, коров разводить для советской власти, свиней и птицу. А те, которые без оружия остались жить там же, в своих станицах, тоже ловлей и переработкой рыбы занялись. Двадцатый год начался вроде тихо. Но все решил один весенний тёплый вечер. Прискакал почти из самого Уральска, из станицы, стоявшей прямо под городом, тамошний бывший хорунжий, какой-то дальний родственник Панькиного отца.

– Лихо, робя! – крикнул он, ещё с коня не спрыгнув. Потом соскочил и, размахивая руками, собрал казаков вокруг себя. – Весточку подогнали вчерась с Дону. Там вроде опять бойня идет на всю ивановскую, как в прошлые года. Казаков крошат из орудий, пулеметов и гранатами забрасывают станицы с машин. Терских казачков, на Тереке реке, побили поголовно почти всех почитай уж полтора года тому назад. Ушли немногие. Но там горы. Можно укрыться. А на Дону полукругом под станицы вроде бы опять, как в первые годы гражданской, ставят тачанки, прошивают из «максимов» всё насквозь. Живых, говорят, нет почти. И жен крошат, и детей. Потом на конях вдоль да поперек станицы пробегают, дома факелами забрасывают, да гранатами. Худо, братцы! Не нужны мы теперь большевикам. Говорят, что контра мы, холуи царские. Ехайте, робя! Не то – беда! Поспешайте!

И он ускакал обратно. От дедовской станицы гонец тут же поскакал к соседям-казачкам за двадцать пять километров. С той же вестью. А атаман станишный собрал немедля круг и на нём порешили: на подготовку – неделя. А потом – кто куда.

– Не неволю вас, братцы более! – горько сказал атаман. – Жизнь ещё не раз вокруг себя обернется да поменяется. Живыми надо остаться. Вернётся ещё нормальная житуха. Верьте. Разошлись! Все свободны! Благослови вас Господь, други мои!

У деда в станице служили ещё три родных его брата и отец их. Братья – один постарше, двое помоложе. Собрались в Панькиной хате вечером и рассудили, что неизвестно – правду ли сказал бывший хорунжий или передал то, что бешеная сорока на хвосте принесла. Но лучше уходить, чем ждать и думать: с перепугу ли принёс дурную весточку хорунжий или правду сказал. Если правду, то не жить казакам. Найдут всех и добьют.

И порешили, что ждать нельзя. Надо уходить. Двинуться ниже Уральских гор на восток. Может быть, удастся дойти до Сибири. А там – воля. И затеряться легче, да и власть советская там ещё не встала крепко на ноги.

– Пойдем! – сказали по очереди все его три брата. И через неделю распалась станица. Из восьмисот человек, не считая женщин и детей, на восток пошла только Панькина бригада. Триста с лишним мужчин, да женщины и дети. А другие на север пошли, на юг. В сам Уральск многие подались, спрятав в ближних кустах всё сохранённое казачье. Все в крестьянской одежке уходили. В Уральске и сейчас много Малозёмовых. Я туда летал как-то в командировку. В гостинице меня администратор сразу и спросила. Чего, мол, я у родственников не остановился? Что тут ответишь?..

Ну, в общем, быстро всё собирали и припасали станишники. Целую неделю. А ночью апрельской тёплой и ушли. Накидали они тогда в телеги добро своё невеликое, рассадили семьи по телегам и двинулись от Уральска на восток. Вот ведь, власть российская! При позволении Совнаркома с какого-то похмелья порешила она ещё через пару лет после революции уничтожить казаков поголовно. Были у власти боязни серьёзные. Опасный, сильный, свободолюбивый народ эти казаки. И не любо было им служить большевикам. Долбили казаков упорно и периодически аж до сорок первого года. Правда, с перерывами. Давали возможность недобитым успокоиться и подумать, что их не тронут. А через время наваливались снова. Расстреливали просто за то, что жили бывшие казаки в основном почти при полном достатке. То есть можно было их приравнять к кулакам и врагам советской власти. А уральское казачье войско было свирепо и выделялось особой отвагой. Да и, как-никак, это аж 174 тысячи сабель и ружей. К двадцатому году оно усилиями коммунистов уменьшилось почти в два с половиной раза. Но до указа о полной ликвидации существовало всё же.

Дед с друганами войсковыми терпел, надеялся, что обойдут их. Но после вот этой весточки от хорунжего больше не стал дожидаться когда их тоже грохнут. А потому тайно двинулся на восток, в сторону Сибири, под видом простых крестьян – добровольных переселенцев. Добирались они страшно. Чуть ли не ползком временами. И почти наугад. Они бросали телеги, делали плоты, плыли к северу по неизвестным речушкам. Потом волоком тащили добро своё вместе с плотами до следующей речки и случайно вышли на Тобол. Спустились по нему вниз и, обессиленные, пристали к берегу. Путь тот тяжкий отнял почти полгода.

Прошли они мимо трёх попутных сёл и остановились подальше от дороги большой и реки. Во Владимировке. Она тогда называлась иначе. Но дед не вспомнил – как. Там было всего восемь дворов. Стали звать новоё жильё как одну из станиц на Урале – Владимировкой.

Посчитали добравшийся, уцелевший в тяжком пути народ. Оказалось почти двести человек, считая женщин и детей. Остальные померли в дороге. Построились и стали