К игровому театру. Лирический трактат - Михаил Буткевич

Но настоящий фурор произвела, конечно, архитекторша — Леночка Кудрявцева. Она чувственно пожирала переспелую грушу в дуэте с мопассановской "Пышкой". Лена истекала грушевым соком. Пальцы и слова склеивались, губы и звуки голоса слипались, медвяно-жемчужные капли падали в глубокий вырез Лениного декольте, это было невыносимо соблазнительно — зрители-мужчины начали ерзать на своих стульях, стулья заскрипели почти неприлично, и кто-то прошептал, не выдержав: "Да, Мопассан — это, конечно, Мопассан". Дальше идти было некуда.

Тогда вышел Андрей Косодий, прекрасный украинский актер, хитроумный, как все хохлы, и такой же здоровый. Он подошел к фруктам, воровато оглянулся, по сторонам, пригнулся, напружинился в позе завзятого культуриста и, схватив двумя руками тяжеленное блюдо, быстро понес его куда-то. В зале разразилась внезапная гроза коллективного протеста, но улеглась тут же — Андрей тащил блюдо прямо на Васильева. У меня в мозгу промчались, сменяя друг друга со второй космической скоростью варианты трактовок его экстравагантного поведения: подхалимство, издевка, благодарность, — нет, доброта широкой души! Кандидат в семинаристы поставил блюдо перед худруком прямо на пол, подтянул стрелки брюк и улегся вдоль блюда с противоположной стороны. Уточнил позу, и сразу все, включая Анатолия Александровича, захохотали, — так смешна и красива была картина (роскошные плоды и цветущая молодость), так зазывна и забавна была поза самого абитуриента (Андрей возлежал у блюда в кокетливой мизансцене энгровской одалиски).

Вальяжно и небрежно развалившись на полу (голова величественно покоится на согнутой в локте руке), царственным движением, широким жестом раскрытой ладони никому не известный претендент показал знаменитому художнику театра на фрукты (Не бойся. Возьми себе что-нибудь.).

Себе Андрей не взял ничего. Он еще не выбрал достойного фрукта. Он продолжал выбор, объявляя "Записки сумасшедшего". У него разбегались глаза. Он приподнимался и оглядывал блюдо то с одной стороны, то с другой, присаживался перед блюдом на корточки, хватался за голову, поднимался во весь свой волейбольный рост и с высоты, как бы в подзорную трубу, высматривал что-то на блюде, потом падал на четвереньки и по-собачьи обнюхивал фрукты. Он выбирал и никак не мог выбрать. И все это время читал, читал, читал невозможный гоголевский текст. Мартобря 86 числа... Колебания были мучительными, невыносимыми. Они сводили с ума. Может быть я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником. Ведь нужно же выбрать что-либо в конце концов: вот этот ужасный персик? или прекрасный вот этот мандарин? Человек окончательно запутывался. Сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане. И не в силах выбрать, человек съеживается в жалкий комочек, подтягивая к груди ноги и голову, и дрожит, трясется рядом с наглой красотой и роскошью базарного заморского товара. Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! Жалкий, замученный колебаниями человечек трусливым быстрым рывочком хватает с блюда первую попавшуюся диковину и торопливо, давясь, судорожно усваивает ее, уйдя в глухую защиту. Потом приподнимает голову: а знаете ли, что у алжирского бея под самым носом шишка? и изо рта у человечка нагло и неприлично высовывается шишкой сизая слива...

Все долго молчат, не зная, что делать, потеряв все привычные ориентиры. Такого разрешения темы не ожидал никто. Чтобы прекратить затянувшееся молчание зала, я благодарю Андрея и отпускаю его на место:

— Следующий этап — чтение стихов. Мы назовем его для себя "Шляпы". Внесите, пожалуйста, шляпы.

И тут же принесли большую стоячую вешалку типа торшера, рожки которой были густо увешаны множеством самых разнообразных головных уборов: мужских, женских, детских, штатских, военных, городских, деревенских, типично русских и сугубо западных, модных, не совсем модных и совсем уж старомодных, ну просто ставших достоянием истории — все это вместе напоминало огромную кисть винограда, ни одна ягодка которой не была похожа на другую.

— Теперь, после фруктов, это потребует меньших разъяснений. Вы берете шляпу, рассматриваете ее внимательно, затем надеваете головной убор на себя, смотритесь в зеркало, объявляете автора и стихотворение и начинаете читать в соответствии со шляпным жанром и стилем. Шляпа будет как маска для вашего стихотворения, как камертон исполнения, как навязанный вам театральный контекст. Чем точнее вы используете диктат шляпы, тем лучше. Но если ее диктатура станет для вас невыносимой, не бойтесь, снимайте шляпу и читайте стихи так, как вы их приготовили, — без маски, на пределе откровенности и самоволия. Но закончить (последние две строки) надо обязательно в шляпе, в ее стилистике: Кто первый? Выбирайте шляпку.

Игру начал опытный Бурмистров. Он вычислил ситуацию точно: чем дальше, тем выбор шляп будет беднее и тем труднее будет подобрать шляпу, соответствующую стихам. Ему предстояло читать Демьяна Бедного, что-то шибко революционное и романтичное а ля Матрос Железняк, и он уже потянулся было за бескозыркой (он, по-моему, уже торжествующе предвкушал, как пойдет ему морской головной убор с черно-золотыми лентами, как лихо, в духе времени разделает он под орех и революционную матросню, и ее вдохновителей, и ее воспевателей). Но я был на взводе и возник без задержки:

— Нет-нет, не так просто, не так гладко. Отвернитесь. Слушайте внимательно, — я подошел к вешалке сам и снял с нее, не глядя, два головных убора. — Вам какую шляпу: Эту? А, может быть, лучше вот эту? — Володя молчал, помолчал немного и я. — Так какую же? Первую или вторую? Пожалуйста.

Мне было его по-настоящему жалко: его выбор пал на женскую шляпку-пирожок, черную, бархатную с кокетливой черной вуалеткой. Обреченно подошел он к зеркалу, надевая на ходу не желанную уродку, подкинутую ему бездушным жребием (а ведь мог, свободно мог бы выбрать цилиндр, который я предлагал ему в качестве альтернативы). В высоком жюри то и дело взбрыкивали бесцеремонные смешки, и я не мог поручиться, что в них не было злорадства: у Володи было немало друзей среди артистов театра. Немолодой человек был в отчаянии, и, как мне казалось тогда, именно отчаянье и протест выручили его. Володя еще раз внимательно посмотрел в зеркало, в глазах его мелькнула спасительная догадка, он быстро сдвинул головной убор набекрень, потом, улыбнувшись сам себе, подобрал кверху свои длинные — соль с перцем — волосы, запихал их под шляпку, широким победным жестом достал из воздуха воображаемое пенсне, водрузил его на переносицу и пошел читать "Оду революции". Началась большая игра импровизации — сразу, с ходу и на полную железку. Смех усилился и приобрел окраску ободрения. Этот новый смех был полон добра и восторга, потому что все, и жюри, и товарищи-абитуриенты, и экзаменаторы-педагоги, видели на бурмистровском лице другое лицо — яркую и выразительную маску пламенной революционерки-меньшевички? эсерки? а, может быть, и большевички, одноделки и подружки самой Надюши Крупской, отдавшей свою молодость и невинность тюрьмам, ссылкам и женевской эмиграции? Маска сверкала у него на лице и переливалась всяческими красками: тонкой иронией, изящным сарказмом, убийственным юмором, патетикой отрицания и так далее, и тому подобное. Артист нашел маску и она подарила ему свободу.

После Володи встало одновременно несколько человек. Они, обгоняя друг друга, выходили вперед и с радостной готовностью отворачивались от вешалки.

— Погодите, не торопитесь. Нам необходимо произвести замену в судейской коллегии. Я не буду больше подавать вам шляпки-жребии — я ведь очень хорошо познакомился с вами и вашим репертуаром на консультациях и поэтому могу невольно, сам того не желая, подыграть: выбирая шляпу, возьму и запросто навяжу вам решение, трактовку читаемого стихотворения. Вот я и привел к вам на экзамен прелестную девушку. Познакомьтесь, пожалуйста: Сашенька, дочь моих лучших друзей, к театру не имеет никакого отношения. В этом году она заканчивает школу и собирается в медицинский институт. Саша, по-моему, даже и не особенно любит театр. К вам она попросилась из-за того, что ей очень захотелось увидеть, как набирают артистов. Я сказал ей, что сюда нельзя так просто зайти-посмотреть, надо участвовать, объяснил ей, что надо будет делать, и она согласилась. Ты поняла, как надо предлагать шляпы? Конечно, конечно, поняла. Только смотри, не подыгрывай, а то я вижу: у тебя уже появились фавориты и фаворитки. Ну, ладно, ладно. Начинай.

Саша сначала немножко стеснялась и робела (они такие старые!), но быстро вошла во вкус и стала легко командовать немолодыми моими подопечными, повела игру как многоопытный крупье.

"Хурме" под Марину Цветаеву досталась бескозырка, и она отыгралась полностью. Владик читал Аполлинера по-французски в красноармейском шлеме со звездой. Юло, которому Саша явно симпатизировала, получил черный шелковый цилиндр для пастер-наковской "Зимней ночи", и это было так необыкновенно красиво с эстонским чуть заметным акцентом: "На свечку дуло из угла, И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла. Крестообразно". Это было настолько прекрасно, что мне самому невыносимо захотелось получить у девочки свой головной убор, ну хотя бы вон ту вон фуражечку пехотного командира, выйти в центр собрания и прочесть любимые стихи: