Воспоминания о Корнее Чуковском - Коллектив авторов

Некоторые из подобных визгливых стихов даже проникли в печать.

Такова ныне литературная мода — нарочитое косноязычие, небрежничание, и, распечатывая полученные с почты стихи, я с некоторого времени привык ожидать, что из этого бумажного вороха вырвутся сумбурные вопли.

Но вот в прошлом или позапрошлом году я получил от сельского жителя Семена Николаевича Воскресенского объемистый пакет со стихами, написанными корявым, неразборчивым почерком, и, помню, с большой неохотой принялся их читать. К счастью, корявым оказался лишь почерк, а стихи в большинстве были очень добротные, чеканные, четкие, нисколько не похожие на те, какие я с таким горестным чувством читал во многих новоявленных рукописях.

Они не громыхали, не пыжились, не щеголяли фальшивым неистовством. Это были простые стихи хорошего простого человека, одаренного ясным и простосердечным талантом…

Конечно, я далек от намерения посрамлять стихами этого даровитого мастера достижения других современных поэтов. В нынешней поэзии мне дороги самые разнообразные стихи, в том числе и те, что противоречат поэтике Воскресенского. Я вполне сознаю, что эта поэтика в стороне от столбовой дороги нынешних литературных исканий, но это не мешает мне всей душой сочувствовать его искренней, благородной и светлой поэзии. Он — мы уже знаем — немолодой человек, участник гражданской войны. Пишет стихи с давних пор. Иные из них напечатаны в малотиражных периферийных изданиях. Мне думается, что пора им собраться всем вместе, под одной обложкою, и выйти наконец на простор, в широкий читательский круг, где они — это для меня несомненно — встретят много задушевных друзей.

У него много стихов, посвященных природе, главным образом, природе родного села. Он любит ее — любит умиленно и пламенно. Отсюда очеловечение природы, приписывание ей наших человеческих печалей и радостей:

И плачет снег, сползая с крыши,Что умирает молодым.

А вот какие любовные стансы посвятил Воскресенский старой деревенской березе:

Мне было пять, а ей — не знаю…Я от дождя прижался к нейИ облаков увидел стаюВ широком неводе ветвей.

Потом я рос, мечтал, менялся,Но ей, могучей и прямой,Таким же маленьким казался,Как той далекою весной.

Да, много прожито немало…Но, чувство странное храня,Я не хочу, чтобы упалаОна на землю до меня.

И хоть неловко в том признаться,Но так случается порой:Люблю к стволу ее прижаться,Как к телу матери родной.

Здесь такая пылкость, такая интенсивность любви, какой не подделаешь никакими красивыми фразами.

Мне кажется очень странным, что такой большой поэт мог быть до сих пор не замечен нашей критикой, как-то не войти в нашу культурную жизнь. И я буду счастлив, если действительно найдутся сердца, которые почувствуют в нем родное, в Семене Николаевиче Воскресенском.

…Слушатели откликнулись тут же: «Где почитать?», «Пришлите стихи», «Повторите» — и уж все: «Огромное спасибо Корнею Ивановичу!»

Сам Семен Николаевич, человек пожилой, находившийся в ту пору в больнице, прислал взволнованное письмо, полное благодарности Чуковскому и, конечно, «Литературным вечерам». Старый учитель сообщал, что и он получает множество писем «со всех концов страны и даже из Польши…».

Так с помощью Чуковского и радио стал известен поэт. В этих случаях Корней Иванович не жалел сил: он сам отредактировал стихи Воскресенского, написал к ним предисловие, а мы передали все это издательству «Советская Россия».

В 1969 году я задумал сделать «говорящую книгу»: «Чуковский рассказывает».

Предполагалось, что Корней Иванович будет свободно, «без бумажки», вспоминать о своей жизни — детстве, юности, начале литературной деятельности, — а потом, включая уже имевшиеся записи с отрывками из его произведений, начиная с «Серебряного герба», выстроим такую документальную радиоповесть.

В то время я жил рядом с Корнеем Ивановичем — в Доме творчества — и во время ежедневных прогулок, когда мы оставались вдвоем (это случалось редко), обсуждали, как лучше все сделать, что в «книгу» должно войти.

— Обязательно ваши встречи, — как-то сказал я.

— Что это все говорят: «Встречи, встречи»! — неожиданно рассердился Чуковский. — Я не встречался, я жил! Понимаете? Мне, понятно, повезло удивительный круг знакомств, — но ведь и я тоже был, вероятно, чем-то интересен этим людям. Скажем, приезжал к Репину его молодой поклонник, рассказывал петербургские новости о новинках литературы, писал, наконец, сам какие-то, пусть скромные, статейки. И с Маяковским у нас тоже было знакомство, а не «встречи»!..

Постепенно мы определили главную нить будущей «говорящей книги», и Корней Иванович пообещал поработать над ее конспектом. И вдруг…

Некрологи в газетах, журналах, взволнованные слова о выдающемся писателе, добром и мудром человеке, о любви к Чуковскому многих поколений советских людей…

А я вспоминаю о том, как тысячами сердечных писем откликались слушатели на каждое выступление Корнея Ивановича, как требовали пригласить его вновь, если долго не звучал в эфире чистый, высокий, молодой голос Чуковского.

«Литературные вечера» посвятили памяти писателя специальную передачу, по счету она была сто шестнадцатой, но впервые пришлось говорить о Корнее Ивановиче «был»…

Как-то я попросил слушателей, которые встречались с Чуковским, переписывались с ним, поделиться воспоминаниями.

Вот что рассказал в своих воспоминаниях бывший журналист, персональный пенсионер Иван Иванович Сафаревич:

«Заснеженный, пустынный Невский проспект 1921 года. Трехэтажное здание на углу Мойки и Невского.

Поднимаемся по темной лестнице на второй этаж.

Входим в зал.

Посреди стоят два стола буквой „Т“. Палочка — длинный стол, перекладина — короткий. За маленьким столом сидит человек с лицом, которое, раз увидев, невозможно забыть. Это — Корней Иванович Чуковский. Нельзя забыть его голоса, единственного в своем роде, медлительного и певучего.

В зале человек сорок — пятьдесят. Тут всегда можно видеть шевелюру Николая Тихонова, тогда еще начинающего поэта, солидного Федина, худощавого Слонимского, тихого, застенчивого Зощенко.

Чуковский ведет семинар по Некрасову. Читает лекции: „Жена поэта“, „Поэт и палач“, „Некрасов и деньги“. Читает с большой эрудицией, вдохновенно, свежо и очень остроумно, так, что иная фраза вызывает взрывы веселого смеха. Чуковский рисует Некрасова человеком со всеми слабостями и ошибками, но делает это так тепло, что поэт становится нам ближе, человечней и любимей. После семинара Чуковский разбирает стихи молодых поэтов. Разбирает так издевательски остроумно, что кругом буквально стон стоит от хохота.