Саквояжники (Охотники за удачей, Первопроходцы) - Гарольд Роббинс

— Ты помнишь те дополнительные девяносто фильмов, которые я сделал и которые теперь принадлежат мне? — Я кивнул. — Меня обхаживают, чтобы я продал их, предлагают хорошие деньги, по пять тысяч за картину.

— В кинобизнесе я уяснил одну вещь, — сказал я. — Никогда не следует продавать права на то, с чего можно получать проценты.

— Ты имеешь в виду сдавать их в прокат, как в кинотеатры?

— Конечно, я знаю эти вещательные компании. Если они покупают вещь за пять тысяч, значит, собираются выжать из нее пятьдесят.

— Я не силен в таких сделках, — сказал Невада. — Мак, может быть ты мне поможешь?

— Не знаю, Невада, я ведь не агент.

— Займись этим, Мак, — сказал я. — Вспомни, как ты учил меня брать на заметку все, что стоит денег.

Макаллистер неожиданно улыбнулся.

— Хорошо, Невада.

Я почувствовал резкую усталость и откинулся на спинку кресла. Робер моментально подскочил ко мне.

— Вы в порядке, мистер Джонас?

— Просто притомился немного.

— Так может быть, лучше заночевать здесь, а на ранчо отправимся завтра утром?

Я посмотрел на Робера. Идея лечь в постель была очень привлекательной, от этого кресла у меня болела задница.

— Я вызову машину, — сказал Макаллистер, поднимая телефонную трубку. — А по пути в город забросите меня на студию, мне надо закончить там кое-какие дела.

Всю дорогу до студии я напряженно размышлял, и когда машина остановилась у ее ворот, мне сразу все стало ясно.

— И все-таки нам надо искать замену Боннеру, — сказал Макаллистер, вылезая из машины. — Вряд ли выйдет что-нибудь хорошее, если студией будет руководить адвокат. Я ничего не смыслю в кино.

Я задумчиво посмотрел на него. Конечно, он был прав. Но кому же доверить студию? Меня это дело больше не волновало. В моем воображении не осталось ни одного сюжета, который я хотел бы воплотить на экране и показать миру. Тем более что в том кабинете, из которого я только что вышел, стоял небольшой ящичек с экраном, который скоро будет в каждом доме. Богатом и бедном. И этот ящичек завладеет всеми фильмами, чего никогда не смогут сделать кинотеатры. Словом, фильмы меня больше не интересовали.

Даже будучи ребенком, если уж я и расставался с игрушкой, то расставался с ней навсегда, чтобы больше никогда к ней не возвращаться.

— Продай кинотеатра, — прошептал я Макаллистеру.

— Что? — воскликнул он, не поверив своим ушам. — Ведь только они и приносят какие-то деньги.

— Продай кинотеатры, — повторил я. — Через десять лет в них уже никто не будет ходить, во всяком случае не столько народа, сколько сейчас. Люди смогут смотреть кино прямо дома.

— А что делать со студией? — В голосе Макаллистера прозвучал легкий сарказм. — Тоже продать?

— Да, — тихо ответил я. — Но не сейчас. Лучше всего через десять лет. Когда людям, которые будут делать фильмы для этих маленьких ящичков, будет не хватать помещений. Вот тогда и продай.

— А до этого времени что с ней делать? Пусть гниет, пока мы будем платить за нее налоги?

— Нет, — ответил я, — пусть приносит доход, как это сделал старый Голдвин. Если мы даже и потеряем немного на этом, я не буду в претензии.

— Ты действительно этого хочешь?

Да, — ответил я, переводя взгляд с Макаллистера на крышу здания. Я только сейчас по-настоящему разглядел ее. Из-за гудрона она была черная и безобразная.

— Мак, ты видишь эту крышу? — спросил я, и Макаллистер посмотрел вверх, щурясь на заходящее солнце. — Прежде всего, — сказал я, — выкраси ее в белый цвет.

Я спрятал голову назад в машину. Невада бросил на меня странный взгляд, голос его прозвучал почти печально:

— Ничего не изменилось да малыш?

— Да, — тихо ответил я. — Ничего не изменилось.

8

Я сидел на крыльце, щурясь на полуденное солнце. Из дома вышел Невада и сел в кресло. Он вытащил из кармана плитку жевательного табака, откусил кусок, и сунул плитку обратно в карман. Из другого кармана он достал кусок дерева, перочинный нож и начал строгать.

Я посмотрел на него. На нем были потертые голубые джинсы. Широкую грудь и плечи обтягивала рубашка из оленьей кожи, уже довольно потрепанная, вокруг шеи был повязан красно белый платок. Если не считать белых волос, он выглядел так, каким я помнил его мальчишкой.

Невада поднял голову, и, посмотрев на меня, сказал:

— Два старых забытых искусства.

— Каких?

— Жевать табак и вырезать по дереву.

Я промолчал.

Невада посмотрел на кусок дерева, который держал в руке.

— Много вечеров я провел здесь с твоим отцом, жуя табак и вырезая.

— Да?

Он повернулся и сплюнул через перила, потом снова обратился ко мне.

— Помню один вечер. Мы с твоим отцом сидели как раз вот здесь. День был трудный, и мы порядком устали. Внезапно он посмотрел на меня и сказал: «Невада, если со мной что-нибудь случится, то ты присмотришь за Джонасом, понял? Джонас хороший мальчик. Иногда он замахивается на то, что ему не по силам, но он хороший мальчик, и в один прекрасный день он превзойдет своего отца. Я люблю этого мальчика, Невада. Это все, что у меня есть».

— Он никогда не говорил мне этого, — сказал я, глядя на Неваду. — Никогда, ни разу.

Глаза Невады сверкнули.

— Люди, подобные твоему отцу, не любят много говорить о таких вещах.

Я засмеялся.

— Но он не только никогда не говорил мне об этом, он никогда не дал мне почувствовать это. Только все время наказывал то за одно, то за другое.

Невада буквально сверлил меня глазами.

— Но он всегда приходил к тебе на помощь. Он мог ругаться, но он никогда не бросал тебя в беде.

— Он женился на моей девушке, — раздраженно бросил я.

— Наверное, это и к лучшему. Может быть, он и сделал это потому, что понял, что она действительно не для тебя.

— Зачем ты мне сейчас об этом говоришь?

Прочитать что-то в индейских глазах Невады было невозможно.

— Потому что однажды твой отец попросил меня приглядывать за тобой. Одну ошибку я уже совершил. Видя как ты преуспеваешь в бизнесе, я посчитал, что ты уже вырос, а оказалось, что нет. А я не хотел бы второй раз подводить такого человека, как твой отец.

Несколько минут мы сидели молча, потом Марта принесла мне чай. Она велела Неваде выплюнуть табак и прекратить мусорить на крыльце. Он покорно поднялся и пошел за кусты выплевывать жвачку.

Когда он вернулся, мы услышали шум машины, сворачивающей к нам.

— Интересно, кто бы это мог быть? — спросила Марта.

— Может быть, доктор, — предположил я. Старик Ханли должен был раз в неделю осматривать меня.

Подъехала машина, и я увидел гостей. Опершись на палку, я поднялся, чтобы встретить Монику и Джо-Энн.

— Привет, — сказал я.

Моника объяснила, что они приехали в Калифорнию продать квартиру, а так как она хотела поговорить со мной об Эймосе, то по пути в Нью-Йорк они остановились в Рино. Поезд у них в семь часов.

Я заметил, что услышав слова Моники, Марта бросила на Неваду многозначительный взгляд. Невада поднялся и подошел к Джо-Энн.

— У меня в загоне есть спокойная гнедая лошадка. Как раз для такой юной леди, — сказал он.

Джо-Энн с благоговейным трепетом смотрела на Неваду — ведь перед ней стоял живой герой.

— Не знаю, — нерешительно сказала она, — я раньше никогда не ездила на лошади.

— Я научу тебя. Это просто. И падать не больнее, чем с бревна.

— Но она не одета для этого, — сказала Моника.

Действительно, яркое платье Джо-Энн, в котором она была так похожа на мать, не подходило для верховой езды.

— У меня есть хлопчатобумажные брюки, — вмешалась в разговор Марта, — они здорово сели, так что будут Джо-Энн как раз.

Не знаю, чьи это были брюки на самом деле, но ясно, что не Марты. Слишком уж плотно облегали они бедра начавшей округляться четырнадцатилетней девочки. Темные волосы Джо-Энн были зачесаны назад и собраны в пучок. Что-то в ее лице показалось мне знакомым, но я не понял, что именно.

Джо-Энн и Невада ушли, и я, проводив их взглядом, повернулся к Монике.

— Джо-Энн выросла, — сказал я, — и стала хорошенькой.

— Сегодня она еще ребенок, а завтра уже юная девушка, — заметила Моника. — Дети растут очень быстро.

Я кивнул. После некоторого молчания я достал сигарету и посмотрел на Монику.

— Я хочу рассказать тебе об Эймосе, — сказал я.

Когда я закончил рассказ о полете, было уже около шести. Моника не плакала, хотя лицо ее было печальным и задумчивым.

— Я не могу плакать о нем, Джонас, — сказала она, глядя на меня. — Потому что уже наплакалась по его вине. Ты понимаешь меня? — Я кивнул. — Он сделал в своей жизни так много ошибок. Я рада, что наконец он совершил добрый поступок.

— Это был отважный поступок, — уточнил я. — А ведь я всегда думал, что он ненавидит меня.

— Он и вправду ненавидел тебя, — быстро сказала Моника. — Он видел в тебе то, что не достиг сам: успех, богатство. Он ненавидел твой характер. Я думаю, что перед кончиной он понял, сколько зла причинил тебе, и попытался загладить свою вину.