Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я немного отвлекся, но не могу не вспомнить как баба Фрося учила меня сбивать масло. Маслобойка была простая, проще не придумаешь. Что-то вроде миниатюрной кадушки из тщательно подогнанных гнутых осиновых дощечек. Прихвачены они были по кругу обручами. Сверху крышка с дыркой. Из дырки торчал конец маслобоя. Поршня такого, плотно прилегающего к стенкам. Работа маслодела смотрелась как лёгкая. Заливаешь в маслодельню густые сливки и гоняешь их поршнем вверх и вниз, мнёшь, давишь. Причем беспрерывно. Я в первый раз сбил хороший шмат масла, который баба Фрося сразу же размазала толстым слоем на разделочной доске и посолила. А потом сделала из него колобок весом с килограмм. Солёное масло любил Панька. Да и не скисало оно вообще. Не пропадало.
Так вот, после того как я со спортивной злостью довольно быстро сбил этот кусок масла, руками в этот день я мог только в носу поковырять. И то с горем пополам. Тяжелая, в действительности, работа. Болели, почти отнялись, руки, спина и шея почему-то. Но результат стоит любых трудов. Лучше домашнего масла что может быть? Только ещё одно домашнее масло.
Мы все легли спать. Я с дедом на печку залез. Легли на шкуры, и Панька задернул занавеску.
– Давай, глазами не моргай. Закрывай оба, не думай вообще и выключайся на сегодня. – Дед громко зевнул и почти сразу захрапел. А я его не послушал и долго ещё глядел на сложенную в три оборота белую дедову повязку. Он на ночь её снимал и аккуратно вешал на гвоздик, вбитый специально в печной кирпич. Я представил уже в который раз как больно ему было, когда вместе с куском костяной глазницы осколок вырвал глаз и залил кровью всё лицо, гимнастерку и даже галифе. Попробовал на секунду поместить себя на место деда в том бою, но не вышло. Испугался. И вот почему-то от испуга заснул незаметно для себя.
Утром выпили по полстакана сливок с плюшками и пошли на работу. Она в народе называлась «помощь». Это когда погорельцам или долгожданным новосёлам, специалистам хорошим или молодоженам, а то и простой семье, в которой вдруг образовалось больше пяти малых детишек, отстраивали новое жильё по доброй воле, даже без намёка на деньги за труд. Строить приходили ближайшие соседи, друзья и родственники. Причем о помощи никто и не просил. Хозяин в одиночку или с братом, например, начинал копать траншею под завалинку, а тот, кто жил рядом, видел это, обходил всех соседей и объявлял, что надо организовать «помощь». Это если у хозяина дом не сгорел. А к жертвам пожара народ сходился сам на другой же день, разбирал до ровной площадки обугленные останки бывшего дома, после чего все собирались у соседей за столом, выпивали браги, закусывали и расписывали действия каждого участника «помощи». Деньгами на стройматериалы частично скидывались, а остальное выписывал сельсовет. Привозили всё нужное для стройки на совхозных машинах и приступали. Делали большим количеством людей, хорошо делали и быстро.
Мы вот Завертяевым натоптали, намесили глины с соломой для обмазки стен снаружи и внутри вдесятером за два часа. Глину нам подбрасывали мужики, солому тоже и воды наливали из вёдер по кругу до середины. Мы бегали по ней босиком по часовой стрелке и против неё. Носились как угорелые с шутками и детскими песенками. А женщины подходили с ведрами, черпали полужидкую смесь и мазали стены под крышу с табуреток и деревянных лестниц. Баба Стюра и баба Фрося мазали лихо, ладно, быстро и не хуже молодых девчат и женщин. Шурик, Володя, братья батины, вместе с десятком других соседских мужиков и родичей самих Завертяевых крышу покрыли красиво и чётко за полдня. А когда всё сделали, оставили дом сохнуть и пошли к лучшим друзьям Завертяевых, к Николаю и Нинке Коростелёвым, чтобы до позднего вечера, до ночи, считай, отдыхать с бражкой, гармошкой, закуской хорошей и прекрасным настроением. Дело-то сладилось! Доброе, человеческое, бескорыстное, а потому особо приятное и радостное, утепляющее душу каждого лучше самой жаркой браги или «московской» сорокаградусной.
Я, наверное, ещё тогда, в далёкие и подзабытые теперь годы понял, что нет ничего полезнее для души и совести, чем доброе и бесценное для нуждающихся дело, тобой сделанное в помощь. Только за простое «спасибо» сделанное и от всего сердца. Благодарность искренняя за помощь всегда дороже любых денег. Но всё реже я вижу бескорыстие сегодня и потому мне дороже и ближе прошлое, до конца жизни занявшее главное место в памяти. А она почему-то почти ничего не желает забирать из сегодняшних дней даже на тот короткий срок, оставленный мне на доживание своё.
В общем, хорошо, полезно прошел день. Вечером я втихаря отсыпал из дедовского кисета, всегда лежащего на углу печной лежанки, махорки-самосада на три закрутки. Две до ночи и одну на утро. Из позапрошлогоднего численника, который Панька держал за своим фотографическим портретом, наклонно висевшим в коричневой рамке на простенке между окнами, я вырвал четыре листочка из разных месяцев. Пошел в огород. В самый конец, метров за сто. Большой огород был у деда с бабой Фросей. Сел там позади молоденьких картофельных кустиков и стал кропотливо скручивать «козьи ноги». Точно по-дедовски. Подсмотрел и запомнил. Табак дед растил, сушил и рубил сам в крупную крошку. Рос он у него «на задах». То есть, в самом конце широкого и длинного двора, огороженного жердями. Встать возле порога домашнего – так конца не видно двору. «На дворе», так в деревне говорили, стояло пять разномастных строений, без которых дом-не дом и жизнь пустая. Первое, главное сооружение – это сам дом. Дед Панька сам сложил его очень давно из двух рядов кизяка и камышитовой обшивки поверху. Тёплая получилась хата. А летом в доме всегда держалась прохлада.
Дед Панька мне про побег казаков уральских из родных станиц рассказал незадолго до смерти своей. Всё ли было на самом деле именно так – нет ли, утверждать не могу. Рассказываю так, как услышал от деда. Я тогда был взрослым, но всё равно очень немного понимал в сумбурной истории страны нашей. А рассказал он примерно так:
Как-то удачно, хотя из самых последних сил, смогли уйти от смерти многие уральские казаки. Их согнали с боями к низовью реки Урал и к берегам Каспия.
