Судьбы Серапионов - Борис Фрезинский

Стало известно о трехчасовой беседе Федина с Брежневым, в ходе которой, по-видимому, решилось окончательно запрещение «Ракового корпуса» и, как отмечает А. Кондратович, «может быть, и шире — проблема самого Солженицына»[1390].

КАВЕРИН. «Эпилог».

План сборника Лунца был послан в Секретариат (29 января 1968 г.), и Секретариат постановил поручить правлению издательства «Советский писатель» «рассмотреть вопрос об издании сочинений Лунца и воспоминаний о нем». Казалось бы, все трудности были позади. На деле они предстояли. Хотя «Советский писатель» как орган Секретариата обязан был выполнять все его решения, на деле эти решения не значили для издательства ровно ничего, и оно на них, вульгарно выражаясь, плевало. Издавая в огромных тиражах бездарные произведения членов Секретариата, оно пользовалось во всех случаях, в том числе беззаконных, его безусловной поддержкой. Для этого существовала (и существует) формула: «рассмотреть вопрос». А как будет решен вопрос, этим Секретариат не интересовался[1391].

6 февраля. ФЕДИН — СЛОНИМСКОМУ.

<…> О Лунце ты написал очень, очень хорошо. В очерке — любовь, тепло, товарищеское восхищение. Нигде ни слова какого-нибудь отвлечения в сторону — только о нем.

С его «портретом», с оценкою его значения для молодых писателей и народившейся литературы в целом, я согласен. Вероятно — это наиболее эмоциональная статья из посвященных тобою писателям. В том ее сила. Думаю — ее нельзя сравнивать с тем предисловием к подготавливаемому сборнику Лунца, которое мне передали товарищи из лунцевской комиссии — Коля Тихонов, Виктор Шкловский, а вернее — еще прежде — секретарь этой комиссии — Подольский. Предисловие должно ведь, волей-неволей, сказать и нечто совсем другое о Лунце, чтобы открыть книгу его для людей, привыкших к искаженному представлению об этом имени. Другое должно оспорить неверную оценку явления, называемого Лунцем. Значит, не эмоции могли бы сыграть здесь преобладающую роль, а цепь непреложных доказательств, интеллектуальный ход их, мысль логическая.

И я уверен — ты можешь (и захочешь!) поработать над предисловием, чтобы утвердилась верная оценка Льва Лунца во всеобщем мнении. Если же в предисловии не будет удачно, убедительно доказана (или по меньшей мере, наглядно показана) вся нелепость сложенного критическими агитками представления о Лунце, как чуть ли не о литературном «антисоветчике», то сборник о нем не выполнит своего назначения.

Я в этом духе говорил на встрече у меня Комиссии. Мне кажется, Виктор и Коля согласились со мною. Не знаю, стало ли это известно тебе?

Хорошо, что ты поправляешься. Подольскому рукопись твою передаю. В издательстве «Сов. пис.» пока только имел с директором и глав, редактором подготовительный разговор о книге Лунца. И буду скоро говорить в Союзе.

28 февраля. ШАГИНЯН — СЛОНИМСКОМУ.

Миша, друг любезный, ну что я могу написать о Лунце, когда события, связанные с ним, у меня самые что ни на есть непристойно-боккачевские? Нужно было вывести беднягу из девического (девственного) состояния, и сердобольные люди обратились за помощью ко мне. Я, как уважающая Серапионов окололитературная квакерша, вежливо отказалась, сославшись на свою полную непригодность, и тогда за дело взялась Анна Ивановна[1392]… Остальное не знаю.

Лунц был прелестный, веселый и яркий человек. Все мы его любили. Помню, как он читал свой рассказ о каких-то деревянных человечках. Но из всего этого не сваришь ни каши, ни простокваши. Вот почему так долго не отвечала.

17 марта. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> Пользуюсь случаем напомнить о книге Лунца. Ты, конечно, получил письмо Комиссии? Там все сказано. Меня очень волнует вопрос об издании <…>

Это письмо начинается с выражения благодарности Федину, чье вмешательство способствовало включению в план издательства «Художественная литература» собрания сочинений Слонимского в 4-х томах, которое было осуществлено в 1969–1970 годах.

24 марта. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> Хочу сообщить Тебе о делах с предисловием к книге Лунца, ибо Подольский в Рузе, а это он, видимо, держит Тебя в курсе. Предисловие взялся писать Шкловский. Комиссия решила так же включить мои воспоминания о Лунце в книгу Лёвиных произведений после статей Горького и Твоей, так как они членам комиссии понравились. Убежден, что Шкловский сумеет сделать предисловие как следует, либо совершенно заново написав, либо отредактировав мой текст до неузнаваемости. Я в высшей степени не литературовед, а он на этот счет мастак.

«Новый мир» пока молчит, но я понимаю, что вопрос о напечатании там моего очерка о Лёве требует размышлений. Буду ждать[1393] <…> Воображаю, как Ты истерзан всеми делами и удивляюсь Твоей стойкости. Поверь, что мне Тебя очень жалко… < Последнюю фразу Федин, должно быть, отнес к эпизоду, связанному с каверинским письмом-статьей, взял ее в рамку и написал на полях: «Да что ты, Миша!!»>

21 марта. ШКЛОВСКИЙ — СЛОНИМСКОМУ.

<…> Получил твою статью о Льве Лунце. <…> Лев Лунц оказался живым, нужным, своим.

Серапионы не сахарные, но очень талантливые ребята.

Статью надо увеличить на пять страниц — описанием Горького и напечатать сейчас <…> Очень хорошо ты написал.

2 апреля. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> О, если б удалось издание книги Лунца! Я очень надеюсь. Спасибо за Твое обещание сделать, что в силах.

5 апреля. ТИХОНОВ — ПОДОЛЬСКОМУ.

<…> Второго четверостишия в стихах «Махно» печатать не надо. Лунц взял один из первых вариантов, который я исправил в ходе работы[1394]. Строфа неважная и я ее выгнул, вот почему ее нет в печати <…>

28 апреля. ФЕДИН — СЛОНИМСКОМУ.

<…> Я получил твое письмо от 19 с<его>/м<есяца>.

Не понимаю, что означает заключительная фраза его о том, что С. С. Подольский «передаст тебе (т. е. — мне) это письмо, и ты (т. е. — я) получишь от него (т. е. — С. С. Подольского) все необходимые разъяснения»?..

Разъяснения… чего? Судя по тому, что написал мне С. С. Подольский, мой вопрос к нему — кто будет редактором книги Лунца? — мог быть истолкован как готовность или даже желание мое предложить свою кандидатуру в таком качестве. Если подобное толкование не имело места — прошу извинить меня.