Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов

я понятия не имел, куда меня закинет биография моя. Или, точнее, судьба. Бабушка Стюра мне говорила иногда, что Всевышний никогда не даст человеку чужой судьбы. Только ту, которая ему ещё до рождения «выписали» Высшие силы. Я над бабушкой хихикал тайно, чтобы она не видела. Не верил я ни в Господа, ни в Высший разум. А подрос до тринадцати и понял, что в словах её есть большой смысл. Пусть нет никакого Бога, но какая-то неведомая и всемогущая сила управляет жизнью нашей. Сто раз убеждался, что многое происходит со мной совсем не так, как мне хочется. И не потом, что я не могу делать так, как мне надо. Я точно знаю, что и могу, и хочу. А вот как бы не подпускает меня что-то к желанному. Причём, аккуратно так придерживает, что кажется, будто ты сам не успеваешь, мимо проскальзываешь. То времени нет, то отвлечёт что-нибудь.

В общем, есть в бабушкиных мыслях необъяснимая, почти мистическая правда. Вот Бога, вроде, и нет, а сам себе ты всё равно полностью не хозяин. Что-то тебя поворачивает в другую сторону против воли. А вот плохо это или хорошо – не разобрался я в те свои годы.

Короче, Жердю я сказал, что учиться буду десять классов. А он пусть хоть вообще не станет учиться даже в техникуме, а прямо завтра идёт наниматься в магазин таскать ящики с водкой или мылом из машины на склад. Погавкались мы с ним, со злыми мордами выкурили по последнему «Архару» и разошлись, не прощаясь.

А дома, надо же, за столом сидели отец с дядей Васей и ели жареную рыбу. Кто-то угостил дядю моего в Рудном. Штук двадцать довольно больших окуней дали.

– Ну, готов ехать? – поинтересовался дядя Вася.

– А на чём? – я сделал вид, что удивился. – Бензовоза что-то не видел я возле дома. На автобусе, что ли? Так они уже не ходят. Поздно.

– Машина возле дома, – по лицу дядиному проскочила тень внезапного испуга и он пулей махнул через комнату, крыльцо и двор. Быстрее, чем я на соревнованиях. Через минуту он лениво возвратился и с ходу влепил мне щелбан в затылок. – Шутник, блин! Стоит как миленькая. Кстати, баба Стюра едет с нами. Они дня три будут с моей Валентиной и бабушкой Фросей собирать травы лечебные и витаминные. Самое время. Конец весны.

Тут пришла переодетая под деревенскую тётку баба Стюра с корзинкой, набитой доверху разными по размеру холщёвыми мешочками.

– Ну, давай, Вася, поехали! – она махнула корзинкой в сторону окна. – Темень вон какая. До утра ехать будем.

– Вась, езжайте, – отец поднялся и протянул ему руку. – Точно. Поздно уже. Поспать тёще моей тоже надо нормально. Травы собирать – это не развлечение. Устаёшь так, будто окопы копал.

И мы поехали. Наконец-то я снова буду жить в моей любимой деревне Владимировке и дышать вкусным воздухом, который с ветром посылает в деревню наш лучший друг – берёзовый лес, вросший корнями в землю навечно прямо у околицы.

Ехали мы очень быстро для той дороги, по которой ехали. Километров пятьдесят в час. Дорога называлась асфальтированным шоссе. По нему положено было гнать, лететь, слегка касаясь колесами этого самого асфальта. Но на дороге нашей его было маловато. Уцелел от ветров, дождей, жары и тяжелых машин он кусками, островками такими. Побольше, да поменьше. И кто ездил тут редко, бил рессоры вдребезги, не успевая тормозить перед тысячами колдобин, рытвин и трещин. Дядя мой мотался здесь ежедневно по многу раз туда и обратно. Поэтому мог вообще двигаться вслепую. Для него рельеф этого шоссе был изучен до последней трещинки как картинка собственной ладони. Ладонь он имел трудовую, в буграх мозолей и канавках разных глубоких линий, по которым цыганки в городе читают желающим их судьбу. Добрались до Владимировки за час всего, потому как местами почти останавливались, переваливая через самые крупные бугры и провалы.

– Вон оно как! Прямо к ладу приехала добавочная рабсила! – поздоровался Панька. Он стоял возле ворот, курил крупную «козью ногу», свернутую из листка численника за прошлый день. – Завтрича на помощь все идём к Завертяевым, которые погорели в апреле. К Юрке с Лидкой. Мужики им подмогнули, дом из кизяка аккурат за месяц сварганили. Пятистенку. Завтрича прямо по зорьке дети окрестные пойдут глину топтать-месить с соломой. А женщины мазать будут дом-то. Ну, а мы, мужики с соседних дворов, покамест крышу ладить будем. Жесть Юрка вчерась из города припёр. И гвозди.

Дед Панька подтянул белую повязку марлевую и втрое свернутую белую тонкую подушечку заправил под неё. Прикрыл получше то место, где до войны глаз был.

– Поедим легонько на ночь, да спать. Пошли.

Я поел молочного киселя с бабушкиным пампушками. Кисель густой был. Я его резал ножом, раскладывал на пампушке и наелся за пять минут. Пока наслаждался киселём вспомнил про то, как у бабы Фроси семья ела сметану. У неё был довольно большой синий сепаратор с белой алюминиевой насадкой. На насадке имелось две выпускающие ложбины. Из одной лился обрат в ведро. Обрат – это отходы молока после перегонки. Бабушка им коров поила и коз. Из другой ложбины текли сливки. Нам с Шуриком, тогда неженатым ещё, она давала по половине граненого стакана. Больше не выпьешь. А выпьешь – тошнить будет долго. Ну, очень жирные сливки получались. Так вот из них она делала сметану и масло. Когда сливки сгущались в сметану, она с трудом переливала густое не понятно что в кастрюлю, заворачивала кастрюлю в клеёнку, а сверху высоко перетягивала конец скрученной клеёнки резиновым шнуром. Потом эту конструкцию ставила в глубокий таз с холодной водой. Холодильника у них не было никогда. Панька был против.

– У нас в станице и в нашем роду конкретно всегда делали только так, как мы сейчас. Потому кубыть! И не заикайтесь мне про холодильники ваши. Делайте, как всю жизнь наши делали. Оно и правильно и по-настоящему.

И при этих словах дед всегда сперва грозил пальцем неизвестно кому, а потом три раза крестился, глядя вверх.

Да, собственно, бабушка и сама иначе готовить сметану да масло и не думала никогда. Так вот. Сметана получалась после отстоя в холодной воде такая, что дед самолично огромным тесаком вырезал её из кастрюли и резал на кубики и ломти. Ломти мы ели руками, кусая их как сыр, пока они холодные, закусывая сметану нарезанными полукругом кусками домашнего хлеба, розового сверху и желтоватого, плотного внутри. Обычно так завтракали. После этого есть не хотелось и в обед. Но положено было обедать. Садились все и бабушка разливала деревянным черпаком суп