На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

— Как там у тебя? — спросил он, когда я, по его знаку, подошел к зеленому столу.

— Все в порядке, — ответил я.

— Никто не совался к документам?

— Никто не совался.

— Ну и хорошо. Дай-ка мне сюда книгу окладных сборов. Я тут займусь кое-чем, пока они шумят.

А гласники все кричали и кричали. И чем дальше, тем сильнее. К полудню крики и шум стали немного стихать. Похоже было, что гласники обо всем договорились. И тут старшина решил, что пора уж эти споры кончать.

— Так как же, господа гласники? — вопросил он. — Что будем делать?

И только он сказал это, сход опять как бы подстегнули. Первыми заорали комские. Их подхватили кульчекские, безкишенские, анашенские. Они требовали взяться наконец как следует за сисимских, коряковских, за витебских и александровских и запрячь их наконец в это дело. А те в свою очередь подняли крик о том, что сначала надо впрячь в работу медведевских и иржинских, а потом уж нападать на них. Медведевские и иржинские тоже не молчали и изо всех сил отругивались. Так проспорили до самого обеда, не решив ничего.

После обеда собрались в прежнем порядке и стали спорить дальше. Теперь мне стало даже неинтересно и слушать, и наблюдать этот спор. За Иваном Иннокентиевичем следить тоже уже не было нужды. Он сразу же по приходе взял из своего железного ящика какие-то бумаги и читал их. Теперь мне лучше было бы уйти домой. Но я помнил наказ Ивана Иннокентиевича никуда не уходить, так как я в любое время могу ему понадобиться.

Тем временем наступила ночь. На столе у старшины и Ивана Иннокентиевича зажгли лампу-молнию, а сход как ни в чем не бывало продолжал кричать и шуметь. Иногда спор совсем почти замирал, и тогда старшина обращался к гласникам со своим неизменным вопросом — как будем решать это дело? И каждый раз гласники с прежним остервенением возобновляли свой спор и крик.

Но за день они здорово устали и совершенно выдохлись. По квартирам, конечно, не расходились, но считали возможным выйти на двор, чтобы немного очухаться на свежем воздухе. А многие стали прятаться в мою комнату. Пройдет сюда как бы крадучись, присядет в уголок на корточки и слушает. Посидит так некоторое время, а потом ложится на пол. Скоро в углу около меня устроились несколько гласников. Глядя на них, я тоже улегся на свою тужурку около железного ящика. Тут меня стал одолевать сон. Поначалу я, конечно, бодрился, тряс головой, дрыгал ногами и руками, но все равно незаметно заснул, вернее говоря, забылся, так как все время слышал многоголосый гул волостного схода. Он то накатывался, и я тогда сразу просыпался, то уходил куда-то вдаль, как перекаты грома. И тогда я впадал уже в полное забытье.

Проснулся я, видимо, поздно, под чьим-то шабуром. В волости уж никого не было. На зеленом столе по-прежнему ярко горела лампа-молния. Двери в сени были открыты, и оттуда навевало холодом. Дедушко Митрей прибирал волость и, как всегда, беззлобно ругался. На этот раз он бранил гласников, которые наворотили здесь много грязи.

— Что, проснулся, брат? — приветствовал он меня. — Это я тебя накрыл шабуришком.

— Поздно уж? — спросил я.

— Да за полночь уж перевалило.

— А что решили, дедушко Митрей?

— Ничего, брат, пока не решили. Не такое это дело, чтобы сразу его решить. Иди-ко ты лучше в сторожку да устраивайся там на ночевку…

— Я домой пойду.

— Куда пойдешь? Будить всех? И дождь на улице. Иди, тебе говорят, в сторожку. В котелке на плите там чай стоит, а хлеб возьми в туеске на окошке. Там же сало. Отрежь себе ломтик. А спать ложись на нары в рестантскую камеру. Шабуришко-то возьми с собой. Накроешься там.

На другой день утром сход возобновил работу. Гласники имели усталый вид, ругались как-то вяло. Они как бы разминались и раскачивались спросонья, и только очередной вопрос старшины выводил их из полудремотного состояния. Спорили все о том же: кого впятить на гоньбу при волости на самое трудное время. Однако, в отличие от вчерашнего дня, прежнего пара у них уж не было. Пошумев и покричав некоторое время, они опять переходили на негромкий разговор.

В течение дня старшина много раз просил гласников скорее решать это дело. Но каждый раз сход отвечал на это беспорядочным криком и шумом. Но этот крик и шум с каждым разом становился все слабее и слабее. Потом сход начал сильно редеть. Большинство гласников ушли на двор и в сторожку. Многие, как и вчера, набились ко мне в комнату, расселись здесь на корточки и лениво говорили о том, удастся ли гласникам дальних деревень и на этот раз отбрехаться от своей очереди на волостную гоньбу.

К концу дня Иван Иннокентиевич увидел, что гласники окончательно выдохлись, и велел старшине загонять их в помещение.

Теперь управление сходом он взял на себя. Внятно и вразумительно он заявил гласникам, что сход, судя по всему, склоняется к тому, что во время страды, сенокоса, весенней и осенней распутицы гоньбу при волости должны отводить в следующем году дальние деревни.

Не успел Иван Иннокентиевич закончить эти слова, как сисимские, коряковские, витебские, александровские и иржинские подняли крик, что их неправильно назначают на эту очередь. Но тут на них набросились гласники остальных тринадцати деревень, и опять начался беспорядочный гвалт. После того как шум немного утихомирился, Иван Иннокентиевич стал говорить дальше. Он попросил гласных волостного схода соблюдать тишину и спокойствие и понять одно, что если они и дальше будут так кричать и ругаться, то проспорят еще несколько дней и все равно не придут ни к какому решению. А суть дела заключается в том, что наши дальние деревни должны в равной мере с другими деревнями отбывать гоньбу при волости. И хотят они этого или не хотят, а, очевидно, придется сделать именно так. Согласны ли вы с этим, господа гласные?

Тут большинство дружно закричало: «Согласные!», «Правильно!». Гласники дальних деревень попробовали было кричать, что они несогласные. Но их голоса были на этот раз заглушены дружным криком остальных.

Теперь всем стало ясно, что волостной сход пришел наконец к решению этого вопроса, и Иван Иннокентиевич объяснил, что он запишет такое решение в книгу приговоров волостного схода, чтобы уж ни у кого не было никаких сомнений на этот счет. Тогда гласники дальних деревень опять начали шуметь. Но дело их было уже решено, и сход поднял такой шум и крик, что сразу заглушил все их возражения.

После этого Иван Иннокентиевич зачитал сходу очереди для остальных тринадцати сельских обществ, причем комских назначил на самую средину зимы, а наших кульчекских вслед за ними на март месяц. После долгих криков и споров сход, в конце концов, принял эти очереди. На этом все гоньбовые дела были полностью решены всего только за два дня.

В последний день сход занимался раскладкой волостных сборов. Все утвержденные расходы волостного правления в предстоящем году были уже подсчитаны Иваном Иннокентиевичем и, по примеру прошлых лет, распределены по всем обществам, сообразно имеющемуся в каждом обществе числу бойцов.

Теперь начали бузить витебские и александровские и требовать, чтобы волостные сборы распределять не по числу бойцов, а по силе возможности каждой деревни. В Витебке и Александровке, доказывали они, бойцов в два раза больше, чем, к примеру, в Брагиной, а пашут они и скота держат в двух деревнях в три раза меньше, чем брагинские. Так что волостные подати надо раскладывать по пашне, по количеству домашнего скота, а не по бойцам и полубойцам…

Хотя витебские и александровские здорово на этом настаивали, но никто из других деревень их не поддержал. Иван Иннокентиевич тоже не согласился с ними, так как в этом случае, сказал он, придется заново пересчитывать подати по всем деревням и потратить на это, может быть, не меньше недели. Поэтому волостные сборы на Витебку и Александровку насчитали, как это и раньше делалось, по числу имеющихся у них бойцов.

Последним вопросом на сходе стоял вопрос об открытии в Коме почтового отделения. Вопрос этот, оказывается, уж неоднократно становился на волостном сходе и не вызывал у гласников особых сомнений. Поэтому сход единогласно одобрил предложение Ивана Иннокентиевича просить господина крестьянского начальника первого участка Минусинского уезда вновь поставить этот вопрос перед соответствующими инстанциями, с учетом того обстоятельства, что вопрос этот особенно назрел, так как с началом войны количество корреспонденции увеличилось в несколько раз.

На этом волостной сход закончил свою работу, и Иван Иннокентиевич объявил, что неграмотные гласники могут спокойно разъезжаться по домам. Их фамилии будут вписаны в приговор заочно. А гласники грамотные должны задержаться до завтра, чтобы самолично подписать приговор. Волостные судьи тоже могут отправляться восвояси, так как они люди неграмотные и их подписи под приговором будут учинены тоже заочно. А старосты, разумеется, должны остаться, чтобы своими подписями и приложением казенных печатей скрепить приговор волостного схода, затем получить окладные листы на государственную оброчную подать и волостной сбор.