Шпандау: Тайный дневник - Альберт Шпеер

— Он шел рядом. Что я мог сделать?

Садо тоже досталось от русского директора.

— Вы разговаривали с заключенными!

Садо оказался смелее.

— Здесь все говорят!

24 ноября 1962 года. Все продолжается в том же духе. Сегодня Надысев приказал держать двери в камеры Гесса и Шираха закрытыми во время богослужения. Впредь только тем, кто ходит в часовню, будет разрешено слушать музыку, сообщил он.

После службы Шарков, который вернулся из отпуска, подошел ко мне в саду и хотел поделиться своими впечатлениями о Киеве. Но я сразу ушел, оставив его в полном недоумении от столь недружелюбного приема. Через час я объяснил ему в коридоре:

— Солдат на башне видит — звонит! Сразу приходит директор.

Он тепло меня поблагодарил.

26 ноября 1962 года. Поскольку Советы отказались от своей штаб-квартиры в Восточном Берлине, сегодня вместо коменданта города нас посетили два полковника из администрации в Карлсхорсте. Они оказались весельчаками, но придрались к нашей выложенной новым кафелем ванной, назвав ее чересчур роскошной.

Надысев тотчас продемонстрировал, что даже полковник и директор тюрьмы — всего лишь марионетка. Благодаря дружелюбию посетителей из Карлсхорста, он сам внезапно преобразился. Он спросил меня с душевной теплотой в голосе:

— Вас хорошо кормят, не так ли?

— Не совсем, — сдержанно ответил я.

Даже ужин стал лучше.

2 декабря 1962 года. Ширах болеет уже несколько дней, и теперь я подолгу гуляю с Гессом. Но вскоре выясняется, что у нас нет интересных тем для разговора. В конце концов, о чем мы можем говорить — после шестнадцати лет? Начиная с повседневных пустяков, мы неизменно, с длинными паузами, сворачиваем на прошлое. Сегодня я рассказал ему об отдельных самовольных поступках, которые совершал на посту министра вооружений — разумеется, речь шла только о безобидных случаях, потому что я не хотел ранить его чувства и ставить под угрозу с таким трудом достигнутое согласие. Я рассказал о трагикомической ситуации с реактивным истребителем, единственным самолетом, который мог бы остановить атаки американских бомбардировщиков на наши топливные заводы; или о переходе наших ядерных исследований к урановому двигателю, потому что Хейзенберг обещал сделать бомбу не раньше, чем через три — пять лет.

Гесс страшно разволновался, услышав, что я действовал без разрешения.

— Вы хотите сказать, что не отправили запрос по поводу атомной бомбы? — в ужасе спросил он.

— Нет, я сам принял решение. Под конец говорить с Гитлером стало невозможно.

Гесс сделал мне официальный выговор, как на партийном собрании.

— Герр Шпеер, вы вели себя неподобающим образом. Вынужден это подчеркнуть. Вы были обязаны проинформировать фюрера, чтобы он сам принял решение. — После небольшой паузы он добавил: — Вот до чего дошло после моего отъезда!

— Только, пожалуйста, не говорите Шираху, — попросил я. — Это только посеет вражду между нами.

Гесс согласился, но заметил, что только вчера обещал Шираху скрыть кое-что от меня.

— Странно, — продолжал я, — что вас это удивляет. В конце концов, в партии тоже многое делалось без разрешения.

— Да, да, — признал Гесс после некоторого размышления, — но, тем не менее, я все держал под контролем.

На этот раз я не позволил ему увильнуть от ответа.

— Вы, может быть, — сказал я. — Но не Гитлер.

Гесс вопросительно посмотрел на меня.

— Или вы спросили у него разрешения, прежде чем улететь в Шотландию? — многозначительно добавил я.

Гесс растерялся.

— В ваших словах что-то есть. Но с точки зрения государственных интересов я действовал в духе национал-социализма — вам придется это признать.

С этими словами Гесс нацепил одну из своих непроницаемых масок. Мне показалось, или я действительно увидел улыбку, промелькнувшую — на короткое мгновение — на этой маске?

4 декабря 1962 года. Утром по распоряжению британского директора Летхэм официально спросил Шираха, почему он не посещает службу в часовне.

— Это мое личное дело, — резко ответил Ширах. — Я отказываюсь об этом говорить. Никто не имеет права задавать мне подобные вопросы.

20 декабря 1962 года. Уже несколько дней меня преследует одна идея: я хочу выкрасить темные кирпичи оконного проема в белый цвет. Железные решетки будут небесно-голубыми, дверь в камеру — тоже белой, кровать и мебель — темно-красными, пол — почти черным. Стены на уровне пояса я бы выкрасил в ярко-зеленый цвет и сделал бы темно-зеленый бордюр; стены от бордюра до потолка я бы покрыл тонированной белой водоэмульсионной краской с добавлением охры. Потом я бы попросил, чтобы мне прислали два желтых банных полотенца; они заменят скатерть и эффектно подчеркнут эту немного необычную игру цвета. Может быть, директора даже разрешат поставить вазу для цветов из сада.

— Если вы позволите мне это сделать, скоро моя камера будет выглядеть, как номер в гостинице «Хилтон», — три дня назад сказал я американскому директору. Но сегодня он передал, что мою просьбу отклонили. Директора беспокоятся, какое впечатление моя камера произведет на посетителей.

Любопытно, но о «Хилтоне» я знаю только из газет. Как мое воображение цепляется за сведения о мире, который я не знаю! Все эти странные обрывки, частички информации, которые я черпаю из газет, разговоров, книг и писем, складываются в ясную и понятную картину внешнего мира. В последнее время я замечаю, как эта картина постепенно вытесняет знакомую мне реальность, причем даже в моих снах. Теперь я вижу не оставшиеся в прошлом руины, а небоскребы, которых никогда не видел.

Интересно, когда я выйду на свободу, как моя воображаемая реальность будет соотноситься с действительностью?

24 декабря 1962 года. Свитер, рубашка, кусок дегтярного мыла «Перз» и трубка преодолели порог роскоши, по-видимому, благодаря празднику. Однако Альберту пришлось сначала обработать каустиком дорогую трубку «Стенвелл», чтобы приглушить блеск; а тапочки не пропустили — чересчур элегантные. Гесс получил пижаму и рождественскую звезду из лиственницы в обрамлении сосновых веток. Свитер, который для Шираха связала его сестра, тоже посчитали излишней роскошью, равно как и кальсоны из изумительной тонкой шерсти. В итоге, помимо миниатюрной елки, он остался лишь с парой носков и куском мыла.

В шесть часов вечера прогуливались с Гессом по коридору; мы говорили о повседневных делах и не упоминали о Рождестве. В половине девятого отправились спать.