Я дрался на Т-34. Обе книги одним томом - Артем Драбкин

Но прошел где-то месяц, и нам объявляют, что идущих на поправку должны отправить в батальон выздоравливающих, на армейскую пересылку, а оттуда, иди знай, куда попадешь. Смотрю, идут три «Студебеккера» с эмблемой нашего корпуса. Бросился, как был, в госпитальном халате, наперерез, а в одной из машин знакомый водитель.

Говорю ему: «Браток, подожди, у меня форма под матрасом спрятана, я мигом обернусь». Так вот и сбежал из госпиталя. Доехали уже ночью до бригады, спрашиваю в штабе: «Где первый батальон?» – «Иди вдоль железнодорожного полотна, это километра четыре отсюда». Со мной в батальон направлялись наш «сын полка» и незнакомый лейтенант. Они идут поверху, по шпалам, я пошел внизу, по обочине под насыпью. Смотрю, впереди костерок, и стоит возле него немец с автоматом, караулит спящих товарищей, а на земле много «фрицев» отдыхает. Успел крикнуть: «Лейтенант! Назад! Немцы!» По нас открыли огонь, но во тьме не попали. Пошли другой дорогой, добрались до батальона, где встречает меня комбат, капитан Новиков: «А… Рабинович миде бомбес! Жив курилка! Вовремя ты прибыл. Возьми винтовку у старшины, сейчас в тыл поедешь». – «В какой еще тыл, я же только оттуда?!» – «Пойдем, посмотришь».

Подводит к одному месту, а там стоят три гроба, крышки открыты, в двух лежат офицеры – лейтенанты, а в третьем – мой товарищ Ваня Палец, с котором мы вместе были в одном экипаже еще в маршевой роте. Новиков сказал: «Повезешь хоронить, будешь сопровождать… Все равно ты «безлошадный», в батальоне всего пять танков осталось, для тебя экипажа пока нет». У нас одно время старались всех танкистов хоронить в районе Перемышля, там тыловые службы корпуса, если я не ошибаюсь, создали специальное кладбище для танкистов и мотострелков из 25-го ТК. Поехал, гробы поставили в кузов. По дороге к нам подсадили четырех полячек, три из них с нами разговаривают, а одна молчит, волком смотрит. Спрашиваем у ее подружек: «Что с ней, чем мы ей не понравились?» А полячки нам ответили так, что будто обухом по голове ударили: «Ваши солдаты ее вчера изнасиловали…»

– Вы имеете на своем счету подбитые немецкие танки?

– Да, шесть штук моих наберется. Один на Дукле, два за Калишем, а последние три уже в Германии, когда мы обходили Берлин. Эти последние три танка мне достались, как говорится, малой кровью. Немецкие танки стояли на пустыре, на окраине небольшого города, а мы через городские улицы случайно вышли к ним в тыл.

И как в тире, расстреляли их в спину, ни один из танков даже ствол в нашу сторону развернуть не успел.

– Вы упомянули «сына полка»?

– Да, был у нас один пацан, звали Славиком, наш «воспитанник части».

Встретили мы его на Брестском вокзале, во время переброски бригады. Он был лет двенадцати-тринадцати от роду, худой и чумазый, одетый в рванину, как все сироты – беспризорники той поры. Обратился ко мне со словами: «Дяденька, дай хлеба!» Мы его взяли к себе в вагон и на второй день стали чесаться, он нам «вшей с воли» занес. Хороший парень, бесшабашный жулик, мыслил и матерился по-взрослому. Его забрал от нас к себе начальник штаба бригады. Славика умыли и постригли, пошили сапоги и форму по размеру, и он официально стал «сыном полка».

Потом начштаба его прогнал, Славик нашел у него в машине планшетку, набитую трофейными часами, и часть часов раздал, а часть променял на всякую дребедень.

Мы забрали его назад, к себе, в 1-й батальон. Получаем приказ на атаку, я ему говорю: «Уходи в тыл, к машинам». Поехали в бой, начался обстрел, вдруг кто-то снаружи стучит железкой по башне. Мы удивились, вроде десант к нам на броню в этот раз не сажали. Открыли люк, а на корме Славик. Затащили его в танк, и он провел с нами три дня. Помню, начался немецкий авианалет, мы покинули танк и спрятались от бомб в ближайшем окопе. Танк стоит рядом с открытыми люками. Через десять минут появляется куда-то пропавший Славик и говорит: «Что заныкались? Бздите?!» Мы ему: «А ну, вали отсюда во второй эшелон!» Потом на построении отличившимся танкистам вручают награды за прошедшие бои. Вызывают из строя Славика и вручают ему орден Славы III степени. Когда я в марте 1945 года вернулся в бригаду после госпиталя, то Славика больше в бригаде не видел. После войны, на встрече ветеранов в 1983 году, я спросил у товарищей про Славика. Мне ответили, что в феврале 1945 года его с сопровождающим отправили в тыл, в Суворовское училище, но по дороге Славик сбежал, и о его дальнейшем судьбе так никто и не узнал.

– Перед боем что чувствовали танкисты в Вашем экипаже?

– Сильное напряжение испытывали все, без исключения… У нас одно время в экипаже был один танкист, мехвод, пожилой уже мужик, лет сорока, так он перед атакой произносил слова молитвы: «Господи, пронеси и помилуй», так мы, молодые, хоть и комсомольцы, все равно за ним эти слова повторяли…

Иногда перед боем кто-то говорил: «Те, кто уцелеет, будут жить в раю на земле. Но мы уже будем в раю на небе»…Страшно идти на смерть… факт…

Но как только танк срывается с места вперед, то, кроме как об атаке, уже ни о чем не думаешь. Переживаниям нет места. Все прошлое, все не имеющее отношение к бою, как-то моментально исчезает из сознания, будто острой бритвой срезало…

– Были комсомольцем? Как вообще проводилась политработа в танковых батальонах?

– Конечно, был комсомольцем. Как мне помнится, в экипажах танков к 1945 году вообще беспартийных не было, все: или комсомольцы, или коммунисты. Осенью 1944 года, перед атакой, нас всех обязали написать заявление о приеме в партию, что мы и сделали, но потом эти документы где-то пропали, так что в ВКП(б) обошлись без меня.

А политработа в батальоне?.. Проводились довольно часто какие-то политинформации, митинги перед наступлением, а что еще должны были делать политработники?

И так достаточно на нашу голову. Один раз меня комсорг спросил: «Сержант, а ты что, сирота? Никому не пишешь, и тебе писем нет…» Я промолчал, а как ему объяснить, что никому сознательно не пишу, поскольку сам себя уже давно схоронил…

Замполитом батальона у нас был капитан средних лет, который все время требовал: «Шистер! Сбрей усы!» Чем-то ему усики мои не нравились, он считал их «несоветскими».

А замполитом бригады был подполковник, по фамилии… кажется, Можаров.

Когда за три подбитых танка в конце войны меня представили к ордену и мой наградной лист попал на подпись к начштаба бригады, который, прочитав вслух мою фамилию и «пятую графу», сказал: «Этот перебьется», то замполит бригады, стоявший рядом с начштаба, даже не возразил. А вроде должен был, как замполит, сказать свое «партийное слово», мол, в нашей стране все равны… Старший писарь штаба служил раньше в нашем батальоне, так он мне это «обсуждение» потом очень живо описал…