Языковеды, востоковеды, историки - Владимир Алпатов

Как он потом рассказывал, лето 1937 г. он лежал в Быкове в гамаке, строил планы, а вокруг его участка ходил наблюдатель, фиксируя всех входящих и выходящих. К тому времени арестовали его друга с донских времен Николая Жарикова, тоже переехавшего в Москву. В доносе было сказано: «Жариков ругал товарища Сталина, а Алпатов с ним спорил». То и другое соответствовало действительности, причем Жариков, безусловный коммунист по взглядам, говорил о вожде примерно то же, что потом скажет Хрущев. В первые дни учебного года началось персональное дело Алпатова о «притуплении классовой бдительности» (надо было не спорить, а сообщить куда следует). Стоял вопрос об исключении из партии, что обычно бывало первым этапом перед арестом. Но, как это ни покажется сейчас странным, мнения коммунистов МИФЛИ разошлись, и снова на пути, казалось бы, обреченного аспиранта оказались добрые люди. Особенно ему помог профессор Алексей Петрович Гагарин, по словам отца, человек малообразованный, но хороший. Благодаря нему первоначальный вердикт об исключении из партии райком заменил «строгим выговором с занесением». Но из аспирантуры отца исключили. Добрые люди ему посоветовали уехать из столицы и пойти в Наркомпрос за направлением куда-нибудь. Там по коридорам ходили посланцы из периферийных вузов и искали людей для заполнения преподавательских вакансий, образовавшихся в связи с арестами. Отца нашел представитель Сталинградского пединститута и предложил ехать с ним. Михаил Антонович предупредил о строгом выговоре, тот ответил: «Так не исключили же!». Вскоре, в том же сентябре, они уехали в Сталинград. Потом отец говорил: «Тогда меня потянуло за штаны, но отпустило». Жариков погиб, а его дочери отец в 1952 г. помогал поступить в институт.

В Сталинграде претензий к нему больше не было, но вынужденный отъезд разрушил его семью. Александра Мурадовна не могла ехать в неизвестный город с маленькими детьми и терять работу. В Сталинграде у Михаила Антоновича появилась другая жена, а первая семья распалась (отец старался поддерживать отношения с детьми и платил алименты не до 18 лет, а до получения высшего образования). Дети его стали в итоге докторами наук: Нана – химик, а умерший несколько лет назад Игорь был специалистом по авиационной и космической медицине, экспертом по расследованию крупных катастроф, в том числе гибели Ю. А. Гагарина.

Если Александру Мурадовну я не раз видел, то вторую жену я не видел никогда и не знаю даже, какая у нее была профессия. Знаю лишь, что звали ее Мария Федоровна и, по словам моей тетки (сестры матери), она была очень красива. С ней он вернулся в Москву и жил до отъезда оттуда в начале войны. Детей в этом браке не было. А потом, когда появилась моя мать, Мария Федоровна долго не давала развода, и мои родители официально зарегистрировались лишь в 1953 г., когда мне было 8 лет.

В Сталинграде по древней истории в институте был преподаватель (А. И. Дмитрев), но некому было читать историю средних веков. Отец, хотя и слушал общий курс истории средних веков у Е. А. Косминского, но никогда по ним не специализировался. А где взять литературу? Накануне его приезда в институте, не имея возможности отделить сочинения «врагов народа» от остального, просто сожгли библиотеку. Однако, к счастью, среди немногого уцелевшего оказалась энциклопедия Брокгауза и Ефрона. Факты можно было набирать оттуда, а затем самостоятельно давать им марксистскую интерпретацию. Готовиться к занятиям приходилось, особенно поначалу, всю ночь, а халтурить отец не умел. Утром он клал голову под кран с холодной водой и шел на лекцию. С тех пор он на всю жизнь полюбил Брокгауза и Ефрона и, работая в начале 50-х гг. в энциклопедии, сумел по знакомству купить полный комплект, которым потом пользовался, а теперь пользуюсь я.

В Сталинграде Михаил Антонович проработал три года. В 1940 г. при помощи того же А. И. Гагарина он вернулся в Москву, преподавал на Ленинских курсах (его учеников потом послали политруками на фронт, и почти все погибли) и восстановился в аспирантуре. Но поскольку он привык уже к средним векам, то стал аспирантом по этой тематике у Е. А. Косминского. Некоторое время он учился и у только что вернувшегося из эмиграции Р. Ю. Виппера, о беседах с которым потом любил вспоминать.

16 октября 1941 г. отец ушел из Москвы в рядах ополчения. Он потом часто вспоминал, как они целый день шли, казалось, куда-то совсем далеко, а на деле дошли только до станции Востряково (теперь это у кольцевой автодороги), как на другой день его определили шофером подвозить снаряды (на слова, что он не умеет водить, лейтенант ответил: «Ничего, побываешь раза два в канаве и научишься!»). Но за баранку он не сел и на фронт так и не попал, и о дальнейшем периоде я знаю очень мало. Уже через день или два он был комиссован по болезни сердца и больше никогда не служил в армии.

Некоторые из людей, знавших отца в годы войны, в том числе моя тетка, потом его осуждали за пребывание всю войну в тылу. Тетка говорила: «Всех мужчин, в конце концов, забрали, даже ссыльных, и только Михаил Антонович остался!».

Болезнь сердца у отца действительно была: из-за нее его в первый раз не взяли в армию после техникума, и от сердца он спустя много лет и умер. Но другие в его ситуации добивались вопреки врачам права умереть за Родину, а добивался ли он? Он ведь побывал в армии в гражданскую, а ЧОН тоже был военной службой особого рода, где приходилось рисковать жизнью и, если надо, отнимать жизни у других. Теперь же человек призывного возраста не воевал. Объективно мой отец повторил судьбу своего отца, который прошел Первую мировую, в начале 1918 г. перешел со своим полком на сторону красных, но когда армия развалилась, уже не пошел ни к Буденному, ни к Деникину, а остался дома.

Михаил Антонович снова уехал из Москвы один (ко второй жене он больше не вернулся), заезжал в Казань, куда был эвакуирован Е. А. Косминский, и в итоге оказался в Оренбурге, тогда называвшемся Чкаловым. Там он прожил два года. Через товарища по МИФЛИ С. П. Сурата он стал инструктором обкома партии, выполняя разные поручения первого секретаря Г. А. Денисова. Тогда в русском языке еще не было слова спичрайтер, но именно такие функции он выполнял при Денисове (выдвиженце конца 30-х гг., когда заполнялись многочисленные вакансии, на семь лет моложе отца). В сохранившихся письмах описывается подготовка многочисленных речей «первого». Но, как и в Романовской, много времени и сил отнимали поездки уполномоченным по области, надо было ездить по колхозам, выбивая поставки зерна и скота. Как-то он спросил Сурата, зачем вообще уполномоченные нужны, мы ничего не знаем о сельскохозяйственном производстве, а должны давать указания. Тот ответил: «Мы нужны самим фактом своего существования. Председатель колхоза знает, что есть человек, который может приехать и его разогнать, вот и старается». Приходилось ездить по степи в сорокаградусные морозы, ночевать в избах вместе с коровами.