Формула памяти - Никольский Борис Николаевич

— Ничего, — сказал Малахов. — Почти как в кино из современной жизни. Как ты умудрилась достать все это?

— О! Это целая эпопея!

«Какое же место среди этих забот, этой мебели, этих телефонных номеров теперь занимает Виталька?» — подумал Малахов.

Милиного отца не было дома, он уехал в командировку, и Малахов обрадовался этому. Он не испытывал никакого желания встречаться с этим человеком. Отношение к людям Малахов менял редко, с большим трудом. Мила же сама была виновата в том, что он с самого начала не любил ее отца, она сама посеяла в его душе эту неприязнь.

Малахов пытался вернуться к разговору, начатому им еще на вокзальной площади, он чувствовал, что лучше всего выяснить их отношения сейчас же, в первый день, иначе дело затянется и толку не будет, одна нервотрепка, но Мила все-таки уклонилась от прямого ответа.

— Ой, Малахов, сложно все это, очень сложно. Надо подумать. Нельзя же так, с бухты-барахты.

— Да что же тут сложного? И чтобы подумать, у тебя было времени дай бог сколько! Виталька же без отца растет — хорошо это? Мы ребенка калечим, понимаешь ты?

— Ты, как всегда, преувеличиваешь. Он — умный мальчик, он все понимает. И ему здесь лучше. Пусть я взбалмошная, пусть я в жизни не сумела добиться того, о чем мечтала. А ведь могла бы, могла, я знаю, если бы жизнь моя по-другому сложилась. Были же у меня способности, это все говорили. Ну, я не сумела, так пусть Виталька сумеет. Мне вон скольких сил стоило его в английскую школу устроить! Ты даже не представляешь, как это трудно было! А теперь срывать мальчишку? Так что все это не так просто, как тебе кажется…

— Мила, ты же прекрасно понимаешь, что можно учиться в английской школе и вырасти никчемным человеком. И вообще, мне не нравится, что уже с детства мой сын будет сознавать, что его куда-то  у с т р о и л и…

— Боже мой, Малахов, ты рассуждаешь так, словно с луны свалился. А впрочем, — добавила она вдруг с грустью, — так ведь оно и есть…

— Пусть я и свалился с луны, — сказал Малахов, — но вернуться туда я хочу только вместе с тобой и Виталькой…

Мила с интересом взглянула на него. Может быть, ей понравилась эта шутка, а может быть, она оценила то, что Малахов не стал обострять разговор. Наверно, и ей не хотелось, чтобы они перессорились в первый же день.

— Мы еще подумаем об этом вместе, Малахов, — сказала она.

В общем, день этот прошел мирно. Малахов играл с Виталькой в настольный футбол, рассматривал Виталькины книжки, рассказывал ему о своей службе, с некоторым удивлением обнаруживая, что многое из того, что видел Виталька на Севере, у них в роте, два года назад, сохранилось в его ребячьей памяти гораздо лучше, отчетливее, чем мог предположить Малахов. Оказывается, Виталька до сих пор берег гильзы, подаренные ему солдатами, и помнил, например, как к ним в гости приезжали моряки-пограничники, хотя у самого Малахова уже начисто выветрилось из головы это событие.

Да, день этот прошел мирно и даже счастливо.

Они поужинали втроем и пили чай с тортом, и Мила рассказывала о своей работе — она теперь работала товароведом на книжной базе. Они разговаривали и одновременно смотрели телевизор, и Виталька, которому по всем правилам уже полагалось укладываться в постель, тоже еще восседал за столом — ради приезда отца.

И внезапно одно давнее воспоминание нахлынуло на Малахова.

— Помнишь, — сказал он Миле, — как Виталька первый раз пошел?

— Еще бы! — засмеялась она.

В тот выходной день Малахов и Мила едва ли не впервые решились вдвоем сбегать в кино, в офицерский клуб. Посидеть с Виталькой они уговорили своего соседа, замполита роты капитана Зарубина, благо тот готовился в академию и тратить время на кино считал для себя непозволительной роскошью. Он расположился со своими учебниками и конспектами за небольшим столом в комнате Малаховых. Виталькина деревянная кроватка стояла тут же, рядом, под боком.

Когда Малахов и Мила вернулись из клуба, капитан Зарубин встретил их с торжественно-загадочным выражением лица.

— Будьте осторожнее теперь со своим парнем, — сказал он. — Присматривайте за ним повнимательнее — он ведь пошел…

— Да ну! — ахнула Мила. — Как пошел?

— Обыкновенно. Ножками. Сижу я, строчу свои конспекты, прислушиваюсь краем уха — он все ворочается, шевелится в своей кроватке, гулькает что-то. И вдруг — тишина. Я обернулся. А он стоит — и так осторожно-осторожно перебирает руками по стенке кровати и — ко мне. Остановился и в конспект заглядывает…

«Неужели прошлое может исчезать бесследно? — думал теперь Малахов. — Ведь это наше  о б щ е е  воспоминание, оно принадлежит нам обоим — как же разделить его?..»

— У тебя никогда не возникало желания, чтобы то время вернулось опять? — спросил он Милу.

Она посмотрела на него с грустной усмешкой.

— Может быть, и возникало. Только мы ведь больше зависим от обстоятельств, чем от собственных желаний… Виталий! — вдруг с неожиданной строгостью сказала она. — Не навостряй уши! И не надейся, что ты будешь составлять нам компанию до ночи!

И Малахову вдруг показалось, что эта ее неожиданная суровость вызвана сейчас вовсе не Виталькиным непослушанием, а стремлением уйти от воспоминаний, боязнью размягчиться, растрогаться.

— Мам, ну еще минуточку!..

— Виталий, что я тебе сказала! И не испытывай мое терпение.

И дождавшись, когда Виталька наконец покорно удалился, обращаясь к Малахову, добавила:

— Ты знаешь, ему совсем нельзя слушать разговоры взрослых. Я, бывает, и забуду, что мы тут говорили, а он помнит. И у него все на свой лад переворачивается. Он такой впечатлительный!

— Разве это плохо?

— Нет, ты даже не представляешь, какой он впечатлительный! Меня иногда это пугает. Он слишком близко все принимает к сердцу.

— Это лучше, чем быть равнодушным, — сказал Малахов.

— Был бы ты матерью, ты бы рассуждал иначе, — отозвалась Мила. — Ты видишь его раз в год, а я каждый день…

— Не смей так говорить! — вспыхнул Малахов. — Ты отлично знаешь, что не я виноват в этом!

— Тише, тише, не будем ссориться. Он еще не спит. Там все слышно. И давай постараемся не портить сегодняшний день, ладно? Лучше пойди пожелай ему спокойной ночи. Он наверняка ждет тебя.

Она была права. Виталька действительно не спал. Но подступающая дремота уже разрумянила его щеки, и, наклонившись к сыну, Малахов ощутил сонное тепло, которым веяло от него. Сейчас, показалось Малахову, Виталька опять был похож на того малыша, который засыпал под шум дождя и отдаленное тарахтенье дизелей в их маленькой комнатенке в военном городке, со всех сторон окруженном лесом…

Виталька потянулся к отцу, обнял его за шею, шепнул в самое ухо:

— Папа, можно я тебе один секрет скажу?

— Ну конечно, можно.

— Я хочу маме подарок на день рождения сделать. Знаешь какой?

— Какой же?

— Я приемник транзисторный сам хочу сделать. У нас один мальчик в классе умеет делать. А ты мне поможешь?..

— Помогу, конечно.

«Ах ты, как меняется время! — подумал Малахов. — В его возрасте я разве что из катушек с резинкой мастерил машину, а он уже приемник… Транзисторный!»

— Только еще детали разные достать надо, — озабоченно сказал Виталька. — Они дорого стоят.

— И детали, Виталька, достанем, все сделаем. А теперь спи. Знаешь, как солдаты быстро засыпают? Только «отбой» им скомандуют, и минуты еще не пройдет — они уже спят.

— Папа, а ты мне тоже «отбой» скомандуй, ладно?

— Ладно. Приготовились к отбою! Отбой!

Виталька зажмурил глаза, подсунул ладонь под щеку:

— Видишь, папа, я уже сплю.

— А вот разговаривать после отбоя не полагается. Все. Точка. Спокойной ночи.

Малахов отошел от кровати, выключил лампу. Теперь свет падал только из соседней комнаты, и Малахов, прежде чем вернуться к Миле, еще долго стоял в дверях и смотрел на засыпающего сына…

10

В душе Малахов был благодарен Витальке за его затею с приемником. У них вдруг появилось общее дело, общая маленькая тайна, в которую посвящены были лишь они двое и которая потому объединяла и сближала их.