Антология осетинской прозы - Инал Кануков

— Не продала еще? — голос мальчика звучал недовольно.

— Пока нет.

В это время из толпы выскочил оборванный мальчишка и, схватив четыре пучка черемши, бросился прочь.

— Стой! — кинулась Фари вдогонку. — Стой! Я тебя и на том свете достану!

Фари бежала, не разбирая дороги, но вора она все-таки схватила за шиворот. Он был года на три-четыре старше Додтана.

— Ну, негодяй, теперь не уйдешь, — кричала Фари. — Отдавай черемшу, ворюга! — она схватила парнишку за волосы.

— Пусти! Больно! — завопил тот. Ему удалось вырваться, но кто-то из базарных доброхотов тут же подставил подножку, и он упал в грязь. Вокруг мгновенно сгрудилась толпа. Фари подняла с земли спасенные пучки — мятые, грязные — это уже не товар. Люди вокруг гудели:

— Так ему и надо!

— Молодой совсем — а туда же, воровать!

— А что ему делать? Парень — сирота. Оголодал совсем.

«Сирота….» Сердце Фари сжалось, словно со стороны увидела она происходящее. Мальчонка медленно поднялся с земли. По замазанному грязью лицу текли слезы. «Прости его, всевышний… и меня тоже», Фари махнула рукой и сунула безжизненные пучки в его дырявый карман. Увидев, что его больше не преследуют, воришка выскользнул из круга и затерялся. Фари, подавленная, вернулась на свое место.

— Что с тобой, мама? — спросил встревоженный Додтан.

Она ничего не ответила, только крепко прижала к себе сына. Потом принялась собирать в мешок оставшуюся черемшу.

— Наторговались. Идем домой, — бросила Фари сердито…

Мелькают столбы вдоль дороги. Бегут-бегут воспоминания. Мчится поезд…

Далеко они уехали от родного дома. Выехали в полдень, а теперь солнце уже клонится к земле. Первый раз в жизни на старости лет собралась Фари в дальнюю дорогу. Хорошо еще, что Тасо, муж ее младшей сестры, помог — проводил старуху, усадил на место, все ей рассказал. А иначе попробуй разберись в этой толчее.

Как хитро придумана всякая вещь в вагоне! Все рассчитано, чтобы напихать побольше людей, и они не мешают друг другу! Сколько народу поместилось в поезде! Наверное, целое село. А сколько встречных поездов промелькнуло мимо!

В вагоне и свет горит, и радио можно слушать. До чего же люди хитры! Верно говорят — если надо, и курицу оседлают. Но чего раньше совсем не понимала Фари — так это то… как люди справляются в поезде со всеми простыми человеческими надобностями? Ей думалось, что время от времени поезда останавливаются в укромных местечках. Хорошо, что Тасо все ей объяснил. Тасо человек ученый, в школе восемь лет просидел, ученые люди все на свете знают…

Да, хороший муж у младшей сестры. Он даже не пускал Фари одну. Скоро, говорит, пойду в отпуск, сам отвезу тебя к Лазыру. Но Фари не согласилась. Тогда Тасо отправил Лазыру телеграмму, чтобы встречал мать. Проводил Фари, усадил и вслед помахал. А сын его Афон очень похож на Лазыра, когда он молоденьким был. Как Фари на него посмотрит, прямо сердце заходится: будто повернуло время вспять, будто снова стоит перед ней ее мальчик… Вот уж поистине мудрые слова — кровь, до седьмого колена в роду сказывается. Так и Фари — чует в Афоне родную кровиночку… Каждый раз старается ублажить, паренька. На этот раз привезла ему пирог с домашним сыром….

Над головой Фари загорелась маленькая лампочка. При тусклом сумеречном свете старуха осмотрела попутчиков. Одноногий мужчина сидел, закрыв глаза, — спит или задумался о чем-то. Рядом с ним женщина в очках читает толстую книгу — так она и вконец глаза испортит. На верхней полке над Фари обосновалась молодая девушка в желтых брюках и фланелевой рубашке: положила свои вещи и сразу присоединилась к компании молодежи в другом конце вагона. Возле окна, через проход, сидит другая девушка, моложе первой. На руках у нее ребенок. Такой маленький, а уже в майке — мужчиной поскорее хочет стать. Какая, однако, мамаша молоденькая. Фари была постарше, когда вошла в дом к мужу. Хотя, как считали тогда, она запоздала с замужеством — жених долго не мог собрать калым. И дети поздно пошли. Даже страшно было поначалу, что не на кого будет опереться в старости.

А молодая мать что-то грустит и сыночка не приласкает, смотрит, а словно ничего не видит.

Очкастая женщина куда-то ушла. Мужчина, не раздеваясь, прилег на постель. Фари тоже хотела спать, но стеснялась укладываться. «Посмотрю, как другие устраиваются на ночь», — решила она.

Тут пришла женщина с веником в руках — та самая, что проверяла возле вагона билеты. Волосы короткие, шея побрита — вылитый мужчина. Смотрит недружелюбно. Народ едет в вагоне разный, может, и разозлил кто-нибудь. Женщина показывает на обрывок газеты и зло говорит что-то мужчине. Жаль, Фари раньше не обратила внимания, а то бы убрала. Это ведь не охапку хвороста из леса принести или из Силтанука мешок груш. Женщина с ребенком что-то сказала, наверное, заступилась за инвалида. Проводница досадливо махнула рукой и ушла. Мужчина снова отвернулся к стенке. Фари наконец тоже улеглась и под монотонный перестук колес заснула.

Несколько раз за ночь старуха вздрагивала, когда проносился мимо встречный поезд и грохот и ветер врывались в окна вагона.

Фари хотела было прикрыть окно, да не справилась с задвижкой. Старому человеку и стакан воды выпить — что гору перейти. Попутчики мирно спят. Похрапывает мужчина, неподвижно замерла на самом краю полки молодая мать — не упала бы еще, чего доброго. Шуршит страницами книга, оставленная на столике очкастой пассажиркой. Мчится поезд…

Фари по привычке проснулась с солнцем и устроилась себе в уголочке, наблюдая за соседями по вагону. Никогда еще не была она так тесно окружена чужими людьми. Впрочем, она и не считала их теперь чужими — еще бы, столько вместе проехали! Вот наконец проснулась и пошла умываться девушка с верхней полки. Вернулась — ее и не узнать, причесалась по-новому, подкрасила глаза и губы. Да… чтобы быть красивой, надо следить за собой. Девушка достала сумку — всю в хитроумных замочках и пряжечках, вынула белый хлеб, два яйца и кусок колбасы. Села за столик.

— Я пойду умоюсь, — сказала Фари, словно девушка могла понять ее.

Вернувшись, Фари увидела, что и все остальные встали. Девушка, позавтракав, снова присоединилась к своим приятелям. Смех их разносился по всему вагону. Мужчина смотрел в окно, женщина в очках вновь взялась за свою толстую книгу. Не вставала еще только молодая мать. Лежит и поглядывает на играющего в ногах малыша.

Фари потянулась к своему фанерному чемодану — надо бы перекусить, накануне вечером она ничего не ела. А в дорогу надавали ей уйму всякой снеди. Конечно, близкие не одобряли затею старухи — в ее-то возрасте мотаться по дорогам! Но раз уж она решилась проведать сына, — никто слова поперек не сказал. Только советовали — как найдешь его, вези домой. Нечего ему мыкаться по чужедальним краям. В родном селе все, кому работа не в тягость, хорошо зарабатывают. И яйца, и сыр, и сметану нанесли ей, везла она и араку, и три пирога, испеченных ею самой на дорогу.

Фари разложила пироги. Обратилась к мужчине:

— Милый человек, вот я на дорогу испекла — отведай, помяни господа бога.

Мужчина вопросительно посмотрел на нее.

— Помяни господа нашего. Говорят, мужскую молитву бог лучше слышит. — Фари протянула хромому бутылку с аракой. — Именем Лазыра, угощайся.

Мужчина что-то ответил. Фари разобрала только одно слово: арака.

— Да, да, — обрадованно закивала она головой, — арака, хорошая арака. Сама-то я не делаю, соседи на дорогу принесли. Пей, не стесняйся, все хорошее от бога. Я вот к сыну еду. Выпей за его здоровье!

Мужчина взял бутылку, улыбнулся. «Какая добрая у него улыбка», — подумала Фари. Он вытащил кукурузную кочерыжку, затыкавшую горлышко бутылки, что-то сказал и сделал несколько крупных глотков. Очкастая покосилась на него. Мужчина оторвался от бутылки. Фари поспешно протянула ему пирог.

— Закуси.

Мужчина отведал пирога, протянул бутылку старухе.

— Да что ты, я не пью, — залепетала Фари. — И не уговаривай. Я и молодой была — в рот не брала ни капли, где уж на старости лет начинать! А ты выпей еще, — и отвела его руку.

Мужчина что-то сказал, поясняя слова жестами.

— Арака хорошая, пойдет на пользу. Она для мужчин, что для младенца материнское молоко. Сосед, который принес мне ее, толк в этом деле знает. Никто еще не видел, чтоб из его дома выходили пьяные. То-то же…

Мужчина выпил еще немного, потом заткнул горлышко пробкой — все, мол, спасибо, больше не могу.

— Ешь пироги, не стесняйся, — продолжала угощать Фари. — Жаль, остыли… А сыр почему не пробуешь?

Фари взглянула на женщину в очках, показала на стол:

— Присаживайся поближе, позавтракай!

Женщина взглянула на Фари. Что-то ответив, отодвинулась подальше. Стесняется, наверное.