На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

— Выходит, сидеть надо и не рыпаться? Ничего себе — жисть! А не написать ли нам, Иван Акентич, куды следует насчет крикунов, которые особенно рьяно дерут глотку на сходе? Я заметил тут кой-кого. Может, пришпандорят их оттудова.

— Опять же нельзя, старшина. Зачем нам подливать масла в огонь? Ну, напишем мы кому следует. Начнется следствие. Приедут жандармы. Чего доброго, возьмут кого-нибудь. Тут сразу поднимется шум в газетах об аресте гласных волостного схода. Может дойти до центральной печати. Ославят нас с тобой на всю губернию. А после того тебе в ту деревню и глаза не показывай.

— Это верно. Пришибут. Народ у нас такой. Не трогай — хорош. Тронешь — самоварник, кровосос! А что делать? Я сам человек подначальный. Меня самого гоняют как собаку. Пропади пропадом она, эта самая служба. Запятили на три года. И не вырвешься.

И старшина отправился на квартиру.

На следующий день сход должен был приступить к обсуждению гоньбовых дел. Гоньба является у нас одной из государственных повинностей, которую мужику приходится выполнять наравне с военной службой, службой на выборных должностях, выплатой казенных, волостных и сельских податей, дорожными работами и другими общественными обязанностями.

Гоньба является самой важной после военной службы государственной повинностью. На гоньбе, можно сказать, держится вся высшая власть. Крестьянский начальник, становой пристав, мировой судья, волостной старшина и другие волостные начальники, сельские старосты, сотские, десятские, писаря, волостная почта, нарочные по срочным делам, участковые доктора и фельдшера, учителя, священнослужители, землемеры — всем им полагаются бесплатные подводы.

Все государственные повинности выполняются крестьянством бесплатно. В солдатах мужик служит бесплатно, на ремонте казенных дорог и мостов работает бесплатно, таежные пожары тушит бесплатно, приезжающее по делам начальство кормит бесплатно. А вот общественная гоньба ему оплачивается. Оплачивается по три копейки с версты за лошадь. Говорят, раньше гоньба тоже выполнялась бесплатно, но вызывала на местах большие нарекания. Из этого затруднения начальство придумало хитрый выход. Оно приказало оплачивать гоньбу, но не за счет казны, а за счет самого мужика, из волостных сумм. И теперь сельским старостам и волостным правлениям приходится вести строгий учет выполненной гоньбы, а волостным сходам ежегодно начислять на сельские общества необходимые ему на оплату гоньбовые деньги.

И, конечно, волостным и сельским писарям приходится основательно потеть с этим делом, чтобы учесть в волостных расходах гоньбовые деньги, утвердить их на волостном сходе, а потом включить их в волостные окладные листы вместе с другими волостными расходами.

И хотя общественная гоньба мужику оплачивается, но этих денег он никогда не видит. За выставленную подводу он получает от старосты «фиток» с указанием следуемых ему денег, а в конце года сдает его обратно старосте в уплату волостной или сельской подати. На этом все дело и кончается. Таким образом, мужик не обижен властью. За выполненную гоньбу он получил полный расчет по установленному тарифу. И интересы казны соблюдены, так как все эти гоньбовые расходы переложены на органы крестьянского самоуправления.

А гласники, как и накануне, с утра уже толпились на дворе и о чем-то возбужденно говорили между собою.

Иван Иннокентиевич пришел на этот раз раньше обыкновенного и все время что-то считал в своей комнате на счетах.

— Спасибо, что пришел, — встретил он меня ласково. — Сегодня ты мне будешь особенно нужен. В этом ящике моего стола я оставляю тебе книгу разгона обывательских лошадей, книгу раскладки волостных сборов и целую папку с важными бумагами. Смотри прежде всего за тем, чтобы кто-нибудь из гласников не спер их на курево. А потом, все время следи за мной и по первому моему знаку тащи все это мне туда. Понимаешь? А теперь беги, разыщи старшину и скажи ему, что пора начинать эту обедню.

Через некоторое время все гласники и старосты были на своих местах, и Иван Иннокентиевич начал обсказывать им, сколько каждое общество выставило подвод в течение года и сколько ему полагается за это гоньбовых денег из волостных сумм.

Гласники внимательно слушали Ивана Иннокентиевича и во всем с ним соглашались. Да и что возразишь, когда эти цифры взяты от их же старост и писарей. Сомнения вызвала только комская цифра. Уж что-то много они выставили лошадей в этом году. Но об этом долго не спорили, так как знали, что комскому обществу пришлось выставлять много лошадей для мобилизованных.

А в остальном все шло как по маслу. Кульчекские выставили подвод на сто шестьдесят восемь рублей, анашенские на девяносто шесть рублей, ивановские на сорок семь рублей. И так далее — все восемнадцать сельских обществ. Когда все эти цифры сложили, получилась большая сумма в две с лишним тысячи рублей.

— Теперь, господа гласные, — продолжал Иван Иннокентиевич, — сюда надо добавить еще волостную гоньбу. При волостном правлении дежурит у нас в постоянном наряде три лошади. Общий разгон лошадей по волостному правлению в денежном исчислении выражается за год в сумме семисот девяноста двух рублей сорока пяти копеек. Эти деньги также подлежат раскладке в качестве волостных сборов.

И опять гласники безоговорочно высказали свое полное согласие на уплату этих денег.

Я слушал все это и никак не мог понять, почему Иван Иннокентиевич и старшина опасались обсуждения на сходе гоньбовых дел. Ведь гласники без шума, без спора принимают к обложению все предъявляемые им суммы.

Однако, как я увидел дальше, главная трудность состояла не в этом. При волостном правлении постоянно дежурят для служебных надобностей три лошади. В год это составляет тысяча девяносто пять лошадей. Лошадей должны поставлять в волость по очереди все восемнадцать сельских обществ. Иван Иннокентьевич заранее высчитал, что Кома должна держать гоньбу при волости семьдесят пять дней, наш Кульчек тридцать пять дней, Корякова двадцать два дня, все остальные деревин по-разному, сообразно имеющемуся у них числу домохозяев.

Теперь сходу оставалось только установить очередность отбывания гоньбы каждым обществом. Вот тут-то каждой деревне и надо было отстаивать свой интерес, чтобы ее не впятили отбывать эту гоньбу в неудобное время. Так что интересы получались у всех разные. Ни одному обществу не хочется отбывать гоньбу во время страды или сенокоса, в весеннюю или осеннюю распутицу. Волостное правление на это время ведь не закроешь. Всем хочется иметь более выгодную очередь в феврале или в марте, когда и дорога хорошая, и погода помягче, или в июне, когда все управятся с посевами.

На прошлогоднем волостном сходе после долгих споров такая очередь была установлена, с учетом того, какое общество и в какое время уже отбывало эту гоньбу и в каком порядке надо выполнять ее дальше. Иван Иннокентиевич все это объяснил сходу и зачитал им эти очереди. Но тут сразу начался большой шум, послышались крики, что гласникам хотят заткнуть рты какими-то списками и сделать все по-своему и что сход сам установит эти очереди.

— Ну что ж, господа гласные, дело ваше. Решайте его заново, — сказал Иван Иннокентиевич и уселся на свой стул за зеленым столом.

Я подошел к двери посмотреть, как сход будет решать это дело. Ближе всех от меня были анашенские и кульчекские гласники. Рядом с ними стояли безкишенские и проезжекомские. И вот анашенские что-то доказывали кульчекским и безкишенским, проезжекомские — анашенским и тесинским. Гласники других деревень вели такой же спор со своими соседями. Спор этот то затихал, то неожиданно вспыхивал, но в общем велся пока вполсилы, так как гласники еще не размялись после ночевки и не взялись еще как следует за свою тяжелую работу. Тут старшина решил поддать им немного пару и спросил:

— Так как, мужики? Надо ведь что-то решать.

Этот вопрос как бы подстегнул гласников. И прежде всего из тех деревень, которые уже отвели в этом году свою гоньбу. Они с ожесточением набросились на деревни, которым надо было еще отбывать свою очередь.

А те, конечно, старались отругиваться. Каждое общество старалось выгородить себя и впятить на неудобную очередь своих соседей. Так что начался сплошной крик и галдеж, которому не предвиделось конца. Старшина несколько раз пробовал вмешаться в этот спор, но его голос тонул в общем шуме. Наконец он махнул на все рукой и уселся за стол рядом с Иваном Иннокентиевичем. И тут Иван Иннокентиевич почему-то вспомнил обо мне.

— Как там у тебя? — спросил он, когда я, по его знаку, подошел к зеленому столу.

— Все в порядке, — ответил я.

— Никто не совался к документам?

— Никто не совался.

— Ну и хорошо. Дай-ка мне сюда книгу окладных сборов. Я тут займусь кое-чем, пока они шумят.