Все приключения Шерлока Холмса - Джон Карр

Ну что ж, я кратко изложил тебе те страшные события, в которые я оказался вовлечен, мой дорогой мальчик. На следующий день нас подобрал бриг «Хотспур», направлявшийся в Австралию. Мы без труда убедили капитана, что мы люди, которым удалось спастись после крушения пассажирского корабля. Адмиралтейство объявило, что транспортное судно «Глория Скотт» пропало без вести в море, и ни одного слова не просочилось о его истинной судьбе. После прекрасного плавания «Хотспур» доставил нас в Сидней, где Эванс и я сменили имена и фамилии и отправились на прииски. Там, смешавшись с толпой людей самых разных национальностей, мы легко избавились от следов своих преступлений и забыли о том, кем были на самом деле.

Дальше можно и не рассказывать. Мы процветали, ездили по миру, вернулись на родину под видом обычных богатых жителей английских колоний и купили себе поместья. Более двадцати лет мы жили спокойной, размеренной жизнью, стараясь приносить при этом пользу другим людям. Мы надеялись на то, что наше прошлое навеки предано забвению. Представь же себе мои чувства, когда в моряке, приехавшем к нам, я тут же узнал человека, которого мы взяли на борт своей шлюпки! Ему как-то удалось выследить нас, и он решил сделать свое существование безбедным, живя за счет наших грехов. Теперь ты должен понять, почему я старался не спорить и не ссориться с ним, и хоть в какой-то мере осознать, какие страхи обуревают меня теперь, когда он уехал от меня и направился к другой своей жертве, изрыгая проклятия и угрозы».

Далее следуют неразборчивые слова, по-видимому, выведенные трясущейся рукой:

«В зашифрованной записке Беддоус пишет о том, что Хадсон все рассказал. Милостивый Боже, спаси наши души!»

Такую историю я прочел молодому Тревору тем самым вечером. И я думаю, Уотсон, вполне естественно, что при сложившихся обстоятельствах этот рассказ взволновал его до глубины души. Мой славный друг был просто убит горем, он даже покинул Англию и уехал на чайные плантации в Тераи. Насколько я знаю, сейчас он неплохо там живет. А что касается моряка и Беддоуса, то ни об одном из них ничего не было слышно с того самого дня, когда была написана записка с предупреждением. Они оба бесследно исчезли, не оставив и следа. Причем в полицию никто не обратился, так что Беддоус, как выяснилось, поверил пустой угрозе, которую Хадсон так и не осуществил. По слухам, кто-то видел, как Хадсон шнырял по окрестностям, и, как считает полиция, он разделался с Беддоусом и сбежал. У меня же по этому вопросу прямо противоположное мнение. Мне кажется гораздо более вероятным то, что Беддоус, поверивший в предательство Хадсона и доведенный до отчаяния, отомстил ему и покинул страну, прихватив с собой немало денег. Вот все вещественные доказательства по этому делу, доктор, и если они представляют хоть какую-то ценность для вашей коллекции, то можете считать, что они в вашем распоряжении.

Обряд дома Месгрейвов

В характере моего друга Холмса меня часто поражала одна странная особенность: хотя в своей умственной работе он был точнейшим и аккуратнейшим из людей, а его одежда всегда отличалась не только опрятностью, но даже изысканностью, во всем остальном это было самое беспорядочное существо в мире, и его привычки могли свести с ума любого человека, живущего с ним под одной кровлей.

Не то чтобы я сам был безупречен в этом отношении. Сумбурная работа в Афганистане, еще усилившая мое врожденное пристрастие к кочевой жизни, сделала меня более безалаберным, чем это позволительно для врача. Но все же моя неаккуратность имеет известные границы, и когда я вижу, что человек держит свои сигары в ведерке для угля, табак – в носке персидской туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным ножом к деревянной доске над камином, мне, право же, начинает казаться, будто я образец всех добродетелей. Кроме того, я всегда считал, что стрельба из пистолета, бесспорно, относится к такого рода развлечениям, которыми можно заниматься только под открытым небом. Поэтому когда у Холмса появлялась охота стрелять и он, усевшись в кресло с револьвером и патронташем, начинал украшать противоположную стену патриотическим вензелем «V.R.»[93], выводя его при помощи пуль, я особенно остро чувствовал, что это занятие отнюдь не улучшает ни воздух, ни внешний вид нашей квартиры.

Комнаты наши были вечно полны странных предметов, связанных с химией или с какой-нибудь уголовщиной, и эти реликвии постоянно оказывались в самых неожиданных местах, например, в масленке, а то и в еще менее подходящем месте. Однако больше всего мучили меня бумаги Холмса. Он терпеть не мог уничтожать документы, особенно если они были связаны с делами, в которых он когда-либо принимал участие, но вот разобрать свои бумаги и привести их в порядок – на это у него хватало мужества не чаще одного или двух раз в год. Где-то в своих бессвязных записках я, кажется, уже говорил, что приливы кипучей энергии, которые помогали Холмсу в замечательных расследованиях, прославивших его имя, сменялись у него периодами безразличия, полного упадка сил. И тогда он по целым дням лежал на диване со своими любимыми книгами, лишь изредка поднимаясь, чтобы поиграть на скрипке. Таким образом, из месяца в месяц бумаг накапливалось все больше и больше, и все углы были загромождены пачками рукописей. Жечь эти рукописи ни в коем случае не разрешалось, и никто, кроме их владельца, не имел права распоряжаться ими.

В один зимний вечер, когда мы сидели вдвоем у камина, я отважился намекнуть Холмсу, что, поскольку он кончил вносить записи в свою памятную книжку, пожалуй, не грех бы ему потратить часок-другой на то, чтобы придать нашей квартире более жилой вид. Он не мог не признать справедливости моей просьбы и с довольно унылой физиономией поплелся к себе в спальню. Вскоре он вышел оттуда, волоча за собой большой жестяной ящик. Поставив его посреди комнаты и усевшись перед ним на стул, он откинул крышку. Я увидел, что ящик был уже на одну треть заполнен пачками бумаг, перевязанных красной тесьмой.

– Здесь немало интересных дел, Уотсон, – сказал он, лукаво посматривая на меня. – Если бы вы знали, что лежит в этом ящике, то, пожалуй, попросили бы меня извлечь из него кое-какие бумаги, а не укладывать туда новые.

– Так это отчеты о ваших прежних делах? – спросил я. – Я не раз жалел, что у меня нет записей об этих давних случаях.

– Да, мой дорогой Уотсон. Все они происходили еще до того, как у меня появился собственный биограф, вздумавший прославить мое имя.

Мягкими, ласкающими движениями он вынимал одну пачку за другой.

– Не все дела кончались удачей, Уотсон, – сказал он, – но среди них есть несколько прелюбопытных головоломок. Вот, например, отчет об убийстве Тарлтона. Вот дело Вамбери, виноторговца, и происшествие с одной русской старухой. Вот странная история алюминиевого костыля. Вот подробный отчет о кривоногом Риколетти и его ужасной жене. А это… вот это действительно прелестно.

Он сунул руку на самое дно ящика и вытащил деревянную коробочку с выдвижной крышкой, похожую на те, в каких продаются детские игрушки. Оттуда он вынул измятый листок бумаги, медный ключ старинного фасона, деревянный колышек с привязанным к нему мотком бечевки и три старых, заржавленных металлических кружка.

– Ну что, друг мой, как вам нравятся эти сокровища? – спросил он, улыбаясь недоумению, написанному на моем лице.

– Любопытная коллекция.

– Очень любопытная. А история, которая с ней связана, покажется вам еще любопытнее.

– Так у этих реликвий есть своя история?

– Больше того, они сами – история.

– Что вы хотите этим сказать?

Шерлок Холмс разложил все эти предметы на краю стола, уселся в свое кресло и стал разглядывать их блестевшими от удовольствия глазами.

– Это все, – сказал он, – что я оставил себе на память об одном деле, связанном с обрядом дома Месгрейвов.

Холмс не раз упоминал и прежде об этом деле, но мне все не удавалось добиться от него подробностей.

– Как бы мне хотелось, чтобы вы рассказали об этом случае! – попросил я.

– И оставил весь этот хлам неубранным? – насмешливо возразил он. – А как же ваша любовь к порядку? Впрочем, я и сам хочу, чтобы вы приобщили к своим летописям это дело, потому что в нем есть такие детали, которые делают его уникальным в хронике уголовных преступлений не только Англии, но и других стран. Коллекция моих маленьких подвигов была бы неполной без описания этой весьма оригинальной истории…

Вы, должно быть, помните, как происшествие с «Глорией Скотт» и мой разговор с тем несчастным стариком, о судьбе которого я вам рассказывал, впервые натолкнули меня на мысль о профессии, ставшей потом делом всей моей жизни. Сейчас мое имя стало широко известно. Не только публика, но и официальные круги считают меня последней инстанцией для разрешения спорных вопросов. Но даже и тогда, когда мы только что познакомились с вами – в то время я занимался делом, которое вы увековечили под названием «Этюд в багровых тонах», – у меня уже была довольно значительная, хотя и не очень прибыльная практика. И вы не можете себе представить, Уотсон, как трудно мне приходилось вначале и как долго я ждал успеха.