Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На четвертый день посланцы Кюлюкюева благополучно добрались в тайгу. У дома, в котором жил сын Кюлюкюева, постоянно стояло на часах два казака — охраняли главного кассира. Не столько самого кассира, сколько ключи от всех сейфов с золотом.
Главный кассир уже который день лежал, не вставая. Он очень обрадовался, что его приехали навестить, дал всем троим по трехрублевой бумажке, велел сходить в кабак, потом вернуться обратно.
Когда Егор и его спутники вернулись из кабака навеселе, сын Кюлюкюева сказал:
— Спасибо тебе, Егорка, что навестил меня. Под кроватью стоит сундук с барахлом. Возьми его себе и не поминай меня лихом. Это тебе за верную службу моему отцу.
А когда мужики вышли кормить лошадей, кассир поманил к себе батрака:
— Это я нарочно при них сказал, что дарю тебе сундук. Ты его моим родителям отдай, мужикам не говори, кому ты везешь сундук. А то, чего доброго, подумают, что там золото, и убьют тебя по дороге.
На третий день Егор и его спутники тронулись в обратную дорогу. Когда они были не так далеко от дома, прошел слух, что старший сын богача Кюлюкюева скончался. Егор Терешкин завез сундук к своему дяде и оставил его там — благо мужики слышали, как сын богача сказал, что дарит этот сундук Егору.
Главный кассир, должно быть, не успел написать своим родителям, что передал для них сундук. Убитые горем родители даже не заикнулись о нем.
Егор еще три года прослужил у Кюлюкюева. Взяв расчет, батрак поехал к дяде и в амбаре, без свидетелей, вскрыл сундук. Он был полон золотыми самородками. Только сверху лежали тряпки.
Егор построил роскошный дом, конюшни, поставил загоны, купил три пары лошадей, скота, женился на красавице и зажил своим хозяйством. С каждым годом богатство Егора умножалось.
Кюлюкюевы не переставали удивляться, откуда у Егора такой достаток во всем? За те тридцать рублей, которые он у них заработал, так не разживешься.
«Тут что-то не чисто, — точила старика Кюлюкюева мысль, — должно быть, послал с ним сын для меня деньги или золото, а Егорка присвоил».
Допросил Кюлюкюев мужиков, которые ездили с Егором в тайгу. Мужики ответили: ничего сын отцу не передал, только Егорке подарил какой-то тяжелый сундук. Они это сами видели и слышали. Оставил Егор тот сундук у своего дяди.
Старик Кюлюкюев помчался в суд: «Накажите Егора Терешкина, отберите у него богатство — оно принадлежит моему покойному сыну».
На суде Егор прикинулся невинной овечкой: знать ничего не знаю. В сундуке была поношенная шуба, торбаза, шапки и еще кое-что из одежды. Вот люди добрые, которые со мной ездили, не дадут солгать.
Мужики подтвердили на суде, что сундук подарен Егору сыном Кюлюкюева, никакого золота они не видели. Да и какой резон сыну хозяина дарить батраку сундук с золотом? Отдал то, что самому не нужно было. Иск Кюлюкюева отклонили.
Старик Кюлюкюев так и умер, ничего не добившись. Зато младший сын поклялся отобрать у Егора богатство. И ну таскать его по судам и палатам — ничего не помогло!
«Ах, так! — кипятился молодой Кюлюкюев. — В таком случае я с ним сам рассчитаюсь. Убью!»
До Егора дошел слух, что его хотят убить. И задумал Егор опередить своего врага.
Однажды, когда молодой Кюлюкюев возвращался из улуса, Егор зазвал его к себе якобы для того, чтобы помириться.
Кюлюкюев в дом зашел, но за стол не сел и мириться с Егором тоже не пожелал.
Неподалеку жил богатый мужик. Егор знал: Кюлюкюев непременно заедет к нему отобедать, и подстроил так, что молодого богача накормили отравленной пищей. Тот скончался, едва добравшись домой.
Слушая рассказ ночлежника, Майя в который раз убеждалась, что нет богача, который бы разбогател честным трудом. Недаром у русских говорят: «Трудом праведным не наживешь палат каменных».
Зимой Майя стала батрачить у Шарапова. Семенчик ходил в школу и радовал мать прилежанием и рассудительностью. Учительница не могла нахвалиться Семенчиком и убеждала Майю, что сына непременно надо будет отдать в гимназию.
Глядя на сына, мать находила в нем все большее сходством с Федором. Они часто вспоминали отца, а ночами Федор снился Майе. Просыпалась она в слезах и до утра не могла уснуть.
Вислогубый Федорка наезжал в Мачу и всякий раз сватался к Майе.
Купчиха, жена Шарапова, уговаривала ее:
— Не упускай случай, выходи за Яковлева. Будешь пить-есть сладко, ничего не делать, чисто одеваться. Думаешь, я за Шарапова по любви шла? Кошка собаку так любит, как я Шарапова. А вот ничего, живу второй десяток. Был у меня любимый, суженый. Пошел в солдаты, да так и не вернулся. Ждала бы его, просидела век в девках. Теперь у меня и муж, и дом — полная чаша. А любовь — вчера она была, а потом сплыла.
Майю не переставали все уверять, что Федор из пожизненной каторги не вернется — оттуда не возвращаются, и она иной раз подумывала: «А не выйти ли мне за Федорку, чем так мучиться». Но тут же отгоняла эту мысль, как назойливую муху. Ведь Федор жив, хоть его и нет с ней. Да и Семенчик вряд ли согласится, чтобы вислогубый Федорка стал ему отцом.
Однажды хозяйка заговорщицки сообщила Майе, что в Мачу с грузом приехал Федорка Яковлев и привез какой-то неслыханный подарок для невесты.
— У него в Маче есть невеста? — живо поинтересовалась Майя.
— Тебя он, милая, считает своей невестой, тебя. Я бы на твоем месте ни минуты не раздумывала. Прибрала бы его, соколика, к рукам, он бы у меня по одной половице ходил, мягче воска стал.
Майя промолчала.
— Дай ему, милая, схватить себя за перышки, не увертывайся.
— Мне страшно, — вырвалось у Майи.
— Мужиков-то нам, бабам, вроде бы не пристало бояться, — засмеялась купчиха, сотрясаясь телесами. — Пущай их девки боятся. — И, перестав смеяться, серьезно сказала: — Согреши с ним до венца разок-другой, пообвыкни малость. Ты, милая, отвыкла, потому тебе и неохота и боязно стало. А согрешишь, он вроде бы твоим станет, и уж тогда не он тебя, а ты его под венец потащишь. У меня так с Шараповым было. — Она махнула рукой и опять засмеялась. — У всех одинаково происходит.
Майя, подняв
