Река надежды - Мармен Соня

Тропинка к хлеву Мадлен вела мимо огорода, где оставалось еще много зеленого лука и лука-порея. Надо бы сорвать несколько перьев для супа… Колл очень любит лук! Поймав себя на этой мысли, она невольно замедлила шаг, потом обернулась и посмотрела на дом. Колл сегодня с утра латал крышу, и его обгоревшая на солнце спина блестела от пота.

Время пронеслось, как речной поток, вымывая себе ложе в повседневности. Мадлен очень быстро привыкла к присутствию в доме мужчин и маленькой Анны, восполнявшему пустоту ее одинокого существования. Разумеется, поначалу не обошлось без неловкости и недоразумений – им пришлось приспосабливаться к привычкам друг друга. Но каждый желал угодить другому, поэтому жизнь быстро наладилась, и теперь Мадлен с тревогой ждала дня, когда Колл придет и скажет, что нашел в Квебеке работу и жилище. Кто бы мог подумать, правда?

Руки у шотландца были золотые, и работал он с удовольствием. Починил ограду, заменил шесть досок в хлеву, смазал все, что поворачивалось на петлях, изготовил две новые лавки в кухню и колыбель для дочки, помогал косить сено и собирать фрукты… Перечень выполненных работ увеличивался день ото дня, однако Колл и не думал жаловаться. Каждый вечер, сложив инструменты в кладовой, он ужинал, выкуривал трубку и, падая с ног от усталости, шел спать.

Поначалу все разговоры сводились к тому, что нужно сделать и как срочно. Колл был не из тех, кто болтает без умолку, и свободные минуты часто проводил, сидя за хлевом и задумчиво глядя на поля. Мадлен догадывалась, что ему неловко жить с ней под одной крышей. Чтобы разнообразить монотонность вечеров и выразить ему свою признательность, она иногда приглашала его поиграть в карты. Однажды она пришла предложить партию в вист и застала мужчину в глубоком раздумье. Она хотела было уйти незамеченной, однако Колл, не оборачиваясь, предложил ей просто посидеть с ним рядом, если она, конечно, не против.

На протяжении нескольких минут они молчали, а потом Колл, сам не зная почему, вдруг начал рассказывать, как вернулся в Шотландию и увидел, в каком беспросветно бедственном положении пребывает Хайленд, как они с Пегги поженились, а потом похоронили своего первенца Дункана… Рассказ о плавании в Канаду был особенно печальным. Мадлен слушала и открывала для себя нового Колла – человека с нежным, любящим сердцем. А еще она поняла, что все люди, вне зависимости от национальности и языка, на котором они говорят, стремятся и желают одного и того же. Но, главное, она осознала, почему так старательно избегала встреч с этим шотландцем на улочках Квебека восьмью годами раньше.

Стук молотка был слышен и в доме, однако это не мешало Макдональду-отцу спокойно спать. Он устроился в кресле-качалке, свесив седую голову на грудь, из которой при каждом вздохе вырывался свистящий звук. Бедный старик! Только во сне он забывал о боли…

Дункан плохо говорил по-французски, но отлично его понимал. Он всегда внимательно слушал, о чем разговаривают Мадлен и его сын. Он даже выучил несколько новых слов, и все же, когда ему что-то было нужно, предпочитал изъясняться на родном гэльском, и Колл при необходимости переводил. Мадлен случалось застать мужчин за оживленной беседой, но о чем они говорят, догадаться можно было лишь по тону и по частому упоминанию имени Аласдар. Колл объяснил, что отец решился на это мучительное для него путешествие, потому что хотел снова увидеть Александера.

Чувство вины становилось день ото дня сильнее, и однажды она набралась смелости и открыла горькую правду. Старик встал, взял свою палку и, не проронив ни слова, вышел на улицу. Молодая женщина не могла вспоминать об этом вечере спокойно, поскольку испытывала жгучее чувство стыда.

– Ему нужно побыть одному. Так же было, когда умерла мать. Он вернется.

– Он сердится, потому что я не рассказала вам обо всем раньше, правда? Я знаю, что надо было, но… я просто не могла.

Колл ответил не сразу.

– Да, думаю, он сердится. Но все равно уже ничего не поправить – они с Аласдаром никогда не увидятся.

Он замолчал, давая время ей и себе собраться с мыслями. Потом заговорил снова:

– Думаю, если бы отец узнал о его смерти в тот день, когда мы встретились и я спросил, нет ли у вас новостей от Александера, он бы этого не пережил. Он тогда был едва живой после долгой и мучительной дороги… Так что, выходит, мне нужно поблагодарить вас, что вы… м-м-м… не стали торопиться. Хотя для вас это было бы так просто… Я хочу сказать, вы же знали, как больно мне будет об этом узнать, и вам, возможно, хотелось почувствовать облегчение…

Мадлен с удивлением уставилась на Колла своими зелеными глазами, но на лице его не было и тени ожесточения или обиды.

– Если уж нельзя отомстить солдату, который убил вашего супруга…

– Нет! Не говорите так!

– Tuch! Madame Мадлен, dinna lie to spare my feelings[186]. Вашу ложь мне слышать больнее, чем правду. Или вы думаете, я никогда не мечтал о мести? Что я не испытывал желания сорвать свою злость на первом встречном? Mo chreach! Many times I did! Too many![187]

Шли дни. Макдональд-отец разговаривал очень мало – только если без этого было не обойтись. Не зная, что у старика на душе, Мадлен не могла отделаться от мысли, что он на нее сердится. И только маленькой внучке удавалось вызвать у него на лице улыбку.

В третье воскресенье после прибытия в Квебек малышку крестили, и теперь Анна Мойра Макдональд стала в доме маленьким солнышком, в лучах которого все чувствовали себя счастливыми. Благодаря советам соседки Мадлен быстро научилась ухаживать за младенцем и теперь ловко управлялась с фаянсовым детским рожком: следила, чтобы один конец тканевой соски находился в молоке, а само молоко было не горячим и не холодным. Она с усердием стирала пеленки и пеленала малышку. Мадлен очень старалась, тем более что крошку Анну просто невозможно было не любить…

Девочка уже начала лепетать, пуская пузыри из слюны, и с ее личика не сходила улыбка. Ее рыжие волосики отросли, и она часто наматывала прядку на крошечный пальчик. Время от времени Колл уделял дочке пару минут – разговаривал с ней, пел песни своей родины, которые баюкали и сердце Мадлен тоже. Скоро это стало их ежевечерним ритуалом, после которого маленькая принцесса засыпала и созывала свою свиту уже только на рассвете…

С появлением малышки жизнь Мадлен переменилась. Однако молодая женщина знала, что у медали есть и оборотная сторона: Анна стала для ее сердца бальзамом, залечившим старые раны, и в то же самое время занозой, которая вонзалась все глубже. Она понимала, что наступит день и девочку отнимут, и тогда ей будет больно, так больно…

Мадлен закончила кормление и с легкой грустью посмотрела на малышку, которая цеплялась пухленькими пальчиками за ее шейный платок, царапая грудь своими крошечными ноготками. Запахло горелым. Вспомнив, что кастрюля до сих пор на плите, молодая женщина вскочила на ноги.

– Пресвятая Дева!

Она вытерла девочке ротик, передала ее отцу, который только что вошел в комнату, и побежала к плите. Слава Богу, успела! Чтобы порадовать старика Макдональда и отпраздновать второй месяц их пребывания на острове Орлеан, Мадлен приготовила праздничный ужин на хайлендский манер – густой овощной суп с поджаренным луком, запеченный паштет из баранины (она хотела приготовить знаменитый хаггис[188], но не нашла на рынке бараний рубец), карамелизированные колечки лука и коржики из песочного теста со взбитыми сливками (два противня сконов[189] пришлось выбросить, потому что они вышли несъедобными).