История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I - Иван Егорович Забелин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
История Цареборисовского двора восходит к первым временам истории самой Москвы.
Родословная книга бояр Воронцовых-Вельяминовых свидетельствует, что из Володимира с первым Московскими князем Даниилом Александровичем приехал в Москву потомок Варяга Юрья Шимоновича Протасий, первый тысяцкий в Москве, как она стала Великим Княжением. А Юрий Шимонович, как известно, был опекуном, а следовательно тысяцким, еще у Всеволода Ярославича, а потом у Юрья Долгорукого, в Ростове и Суздале. Протасий при Иване Данилович Калите пользовался большим почетом и в особенности большим расположением Петра митрополита, который пред своею кончиною возложил на него святую обязанность достроить только что заложенный первый в Москве каменный храм Успения Богородицы. Святитель и скончался, можно сказать, на руках Протасия, передавши ему собранную казну для постройки храма.
Имея в виду такие отношения святителя к тысяцкому Протасию, можем предполагать, что и самый двор тысяцкого существовал в то время рядом с новым двором святителя, перед новым храмом Успения, куда святитель перешел от прежней соборной церкви Иоанна Предтечи у Боровицких ворот и где потом распространился двор Московских митрополитов, а затем и патриархов. Двор Протасия выходил на ту же площадь, на которой строился Успенский храм.
У Протасия был сын Василий, который был также тысяцким, а после Василия, его старший сын, тоже Василий, был тоже тысяцким.
Значение и власть тысяцкого, как городового воеводы, чуть не равнялась значению и власти самого князя, особенно в древнее время. В Москве с развитием княжеской власти в государеву, как это явно обозначилось при Дмитрии Донском, тысяцкий уже терял свое значение и, быть может, вследствие каких-либо неудобных столкновений в распоряжениях вел. князя этот важный издревле сан был упразднен именно с кончиною в 1374 г. упомянутого Василия Васильевича, которого летописцы так и именуют последним тысяцким.
У этого последнего тысяцкого было три сына: Микула Васильевич, свояк вел. князю Дмитрию Донскому, положивший свою голову на Мамаевом побоище; второй – Иван Васильевич, третий Полуехт Васил. Были вероятно и дочери. Второй сын тысяцкого Иван, как можно предполагать, намеревался занять место своего отца в сане тысяцкого и, не получив этого места, убежал из Москвы к Тверскому князю с богатым купцом Некоматом «со многою лжею и льстивыми словесы на христианскую пагубу». Тверской князь послал их в Орду добывать ярлык на Великокняжение и звать Мамая на войну против Москвы.
Ярлык был привезен. Все было устроено так, чтобы разгромить Москву, и Литовский князь обещал прийти на помощь.
Но Москва не дремала и, не помедлив, явилась под Тверью с полками от всех подручных князей, а их было множество. Начались осады и битвы, и Тверское княжество было опустошено, как давно не бывало. Сдался, наконец, и Тверской князь на всю волю Московского.
Тем и окончилась крамола Ивана Васильевича. В это время и в последующее годы он оставался в Орде, конечно, поднимая на Московского князя всякую вражду.
В 1378 г. в славной битве с Татарами на реке Воже был взят в плен некий поп, пришедший с Татарскими полками от Ивана Васильевича. У попа нашли мешок злых и лютых зелий, пытали его много и сослали в заточение на Лачь-Озеро. Каким образом потом Иван Васильевич из Орды попал в Москву, летописцы не сказывают. Но они точно записали, что в 1379 г., августа 1 во вторник до обеда, «потят бысть мечем на Кучковом поле Иван Вас., сын тысяцкого, повелением вел. князя Дмитрия».
Двор его отца, по всему вероятию, как водилось, оставался за вдовою с сыновьями, из которых после кончины Донского в живых оставался только Полуехт. На его дочери в 1406 г. женился шестой сын Донского, Петр Дмитриевич.
Но оставалась еще и дочь последнего тысяцкого, Марья, которая в 1389 г. крестила последнего сына Донского, Константина, вместе с кумом, старшим сыном Донского, 18-тилетним Василием Дмитриевичем, в тот же год вступившим по кончине отца на Великое Княжение. Она названа летописцем так: Мариа Васильева Тысяцкого.
Все это показывает, в каком высоком почете находился род Тысяцких Вельяминовых.
В это же время почетнейшим и правящим боярином в Москве был и Федор Андр. Кошка из знатного Московского боярского рода Кобылиных, от которых пошли Захарьины, Романовы, Шереметевы, Колычевы.
Об этом Федоре Андр. Кошке Татарин Едигей в 1408 г. писал вел. князю Василию Дмитриевичу следующее: «Добрые нравы и добрая дума и добрые дела были к Орде от Федора, добрый был человек! Которые добрые дела Ординские, тот тебе вспоминал, и то минулося. И ныне у тебя сын его, Иван, казначей твой и любовник, и старейшина, и ты ныне из его слова и из его думы не выступаешь; и от его думы учинилась твоему улусу пакость и христиане изгибли…» Великая знатность Федора Кошки подтверждается и тем обстоятельством, что в 1391 г. Тверской князь Михаил Александрович женил сына своего у Федора Кошки, Андреева сына Собакина, то есть взял его дочь за своего сына.
У Федора Андреевича, кроме старшего сына Ивана, было еще 4 сына и второй по рождению, Федор, прозванием Голтяй. Этот
Федор Федорович Голтяй известен больше всего по своей жене Марье Голтяевой, оставшейся после него великою знаменитою боярынею. Мы полагаем, что эта Марья была дочь Василья Тысяцкого и была в замужестве за Федором Голтяем. Старый двор Тысяцких мог оставаться в собственности Марьи Голтяевой, как ее приданое, отцовское наследство. У Голтяя и Марьи было три сына, все бездетны, и одна дочь Марья в замужестве за князем Ярославом Владимировичем Боровским, сыном Владимира Андреевича Храброго, героя Донской битвы. Этот брак снова показывает, каким важным значением пользовались дети Кошки.
От этого брака у Ярослава был сын Василий и две дочери, Марья – супруга вел. князя Василья Темного, и Елена – супруга кн. Михаила Андр. Верейского. Таким образом, Марья Голтяева становилась бабушкою Василия Темного и прабабою его сына Бориса Васильевича, ее любимца. Это была знатнейшая боярыня своего времени и по своему роду и по своему богатству, доставшемуся ей от отца и от бездетных братьев, а, вероятно и от мужа. В Москве она владела обширными местами около Георгиевского (на Дмитровке) монастыря и далее в той же стороне, и, по всему вероятно, «Марьина роща» сохранила о ней память, как о своей владелице. Свои вотчины и свой Кремлевский двор она отдала по духовному завещанию,