Исповедь Cтража - Наталья Некрасова

Пес зарычал.

— Я сдаюсь… — еле слышно ответил Гортхауэр. И тогда заклятье его над островом пало, и рухнула Башня Оборотней. Лютиэн побежала по мосту. С трудом приподнявшись на локте, фаэрни посмотрел ей вслед. Сейчас она невероятно походила на Иэрне…

Им овладело странное равнодушие. Кровь обильно лилась из рваной раны. Ну и пусть. Наконец-то все кончится. Решать теперь все равно уже не ему. Осталось исполнить только одно. Он крикнул, подзывая коня. Это совсем лишило его сил. С трудом он взобрался в седло и припал к жесткой холке. Оторвал клок ткани от плаща и засунул комом за пазуху — надолго кровь не задержит, надо спешить. Мелькор должен все знать. Пока есть силы — успеть рассказать. И увидеть его, в последний раз…

Мир блекнет, звон в ушах. Черные стены, лестницы, переходы, окна — все плывет перед глазами, свивается, словно рассыпается сотворенный им некогда Дом. Что же, сотворивший умирает — и его творение умирает тоже. Вот и дверь в зал. Обычно он здесь… Гортхауэр всем телом рухнул на створки, дверь распахнулась, он упал. Приподнялся, опираясь рукой о пол. Какое-то туманное пятно… На миг прояснилось в глазах — это лицо. Учитель. На миг показалось ему, что весь мир вокруг стал глазами Мелькора, и он упал в их ледяное сияние. Услышал собственный голос — далекий и незнакомый.

— Я умираю… вот и расплата… И — темнота.

Мелькор мгновение не мог двинуться с места. Белое, неестественно белое лицо… Снова вспыхнуло то жуткое видение, которое он гнал от себя, — это же лицо, искаженное мукой, и черно-кровавые провалы вместо глаз.

Нет. Нет…

«Он бессмертен. Он не человек, он вернется в Валинор… И его — как их… Нет, много хуже, он не сумеет уйти… И вечная пытка — без конца… А я буду тому виной… И буду здесь, невредим… Ты прав, чужой кровью плачу я за свои грехи, твоей кровью, драгоценной твоей кровью…» Ужас охватил его. Он вскрикнул, обнимая ученика, словно пытаясь укрыть его от смерти.

— Не уходи, не покидай меня… Не уходи…

Гортхауэр не шевелился. Руки Мелькора были красны. «Кровь его — на руках моих», — с тупым постоянством эта мысль сверлила его мозг. «Не отдам! Нет! Лучше — меня, делайте что хотите, во всем моя вина, не его! Не умирай! Не надо! Прости меня, не покидай меня, не умирай!» Он не чувствовал, как одна за другой от неимоверного напряжения, от усилия удержать уходящую душу и жизнь Ученика открываются раны.

Глаза фаэрни закрыты, черноволосая голова запрокинута, только влажно поблескивает белая полоска зубов… «Дышит… Все же дышит, жив… Жив… Мой Гортхауэр, мой Ученик, ты жив…» Вала почувствовал, что сейчас упадет.

С трудом разлепив тяжелые веки, Гортхауэр увидел глаза Мелькора, полные теплоты и страха. После — была лишь суровость. Вала с трудом поднялся. Гортхауэр следил за ним — одними глазами, не было сил даже повернуть голову.

…Льир постучал. Подождал немного, потом осторожно приоткрыл дверь и шагнул в зал.

Зала — не было.

Был — туман, призрачные полотнища, колыхавшиеся на неощутимом ветру, волны неживых полупрозрачных трав, медленные тени чужих снов, и сквозь туман проступали стены — неверное мерцание, мертвая зыбь — до жути, до холодного озноба нечеловеческое, чужое, чуждое… И сердцем этого были — двое.

Не люди.

Льир стиснул горло холодеющими пальцами, пытаясь сдержать то ли вопль, то ли приступ неодолимой тошноты, потому что не мог не узнать — и не узнавал ни лица, ни безжизненного, беззвучного голоса, повторявшего, как заклятье: им энгэ… им къерэ… не уходи, не покидай меня… — голоса, отдававшегося во всем его существе болезненным эхом. Хотел уйти — и не мог, и знал, что, если останется здесь еще мгновение, призрачное колыхание не-бытия лишит его разума — затягивало, впитывало, и невесомые стебли паутиной оплетали тело, лишая воли, — Льир, не сознавая, что делает, нащупал дверную створку — кольцо — потянул — рванул, охваченный звериным ужасом, — бежать, бежать…

— Ты что?

Он только отчаянно замотал головой — из перехваченного ужасом горла не вырывалось ни звука, — но, когда Льалль шагнул к дверям, он привалился спиной к высоким тяжелым створкам, раскинув крестом руки, выдавив только:

— Нельзя…

— Ты что? Что там?

Льир только мотал головой, не в силах объяснить — там не нужен целитель, там никто не нужен, никто не поможет, потому что они не люди, они — не — люди — они…

Кажется, в какой-то миг он произнес это вслух, потом что Льалль уставился на него ошеломленно, придушенно выдохнув:

— Кто? Тано?.. Ты спятил?!

И, с новой силой стиснув плечи Льира, почти отодрал его от двери, швырнул в угол, толкнул дверь:

— Айанто!..

Створки распахнулись. Оба в ужасе смотрели на Мелькора, перемазанного кровью.

— Учитель! — крикнул наконец один.

— Не моя, — хрипло ответил Вала. — Что может быть со мной… Лекарей ко мне… в мою… Полотна. Горячей воды. Крепкого вина. Быстрее.

Он с трудом поднял с пола раненого и медленно, сильно хромая, понес его прочь из зала.

И после этого — «прав во всем»? Он же сам признает, что его дела, его попытка устроить мир по-своему оплачена чужой кровью, кровью тех, кто погиб за него, кто верил в него. И он живет себе, страдает в свое удовольствие — и продолжает принимать чужое поклонение — и убивать тех, кто имел несчастье его не понять? И губить тех, кто пошел за ним? Куда благороднее было бы самому прийти к ужасным, жестоким Валар и сдаться. И принять наказание за всех… Тогда бы я и вправду мог преклониться перед ним.

Не понимаю. Не понимаю, в чем величие его страдания. То есть — посмотрю, как их убивают, пострадаю, но буду продолжать поступать так, чтобы их убивали…

Нет, это писал безумец. Безумец, не знающий настоящей боли, настоящей муки, настоящих страданий за других.

Чем ближе был черный замок Врага, тем тяжелее было идти, тем мрачнее становилось все вокруг. Всюду виднелись следы древнего страшного пожара, что некогда прокатился огненным валом по плато Ард Гален, — гигантские стволы росших здесь когда-то неведомых деревьев, оплавленные валуны. Сами близившиеся горы казались навеки вычерненными до синеватого блеска огненными языками. Это было страшно видеть и сейчас — а какова же была огненная буря тогда? Даже эльфийские предания меркли перед действительностью. Все тяжелее на душе, все холоднее в груди… Мало кто попадался им на пути, и никто, по счастью, ничего не заподозрил, и Берен тысячи раз восхвалял колдовскую силу Лютиэн и тысячи раз проклял и себя, и свою клятву, завлекшую ее сюда, в логово смерти и ужаса. «Чем я лучше этих бешеных сынов Феанора? Разве не одно и то же влечет нас? Разве не к беде приведет это меня?..» Он отбрасывал такие мысли. Нельзя. Сейчас — нельзя. Только вперед — куда бы это ни привело. Иного пути нет.