Книга песчинок. Фантастическая проза Латинской Америки - Пальма Клементе

Мисс Эванс рассмеялась.

— Угостите и меня. Опять вы с этими вашими историями.

Лоренсо передал бутылку мисс Эванс и снова уселся в свое креслице. Сгущались сумерки. Оба молчали. Снова голос зазвучал громче, сверля слух. Лоренсо несколько раз откашлялся, стараясь его заглушить.

— Поставь эту пластинку Вивальди, пожалуйста, еще раз. И пойди за доктором Алипио. Иди сразу, Лоренсо, прошу тебя.

Он поднялся, подошел к проигрывателю, включил его и поднял иглу.

— Не может быть, не может быть!

— Что? — спросила мисс Эванс.

Очень тихо зазвучали «Времена года» Вивальди.

— Я хочу распутать все это, я должен хорошенько припомнить все, как было... Я хочу знать, почему я задержался, почему не сразу пошел за врачом, когда она меня об этом попросила. Я подумал, что это капризы, столько раз она плохо себя чувствовала, ведь это случается с женщинами, особенно когда они в положении.

— Не понимаю, доктор Манрике.

— Шел дождь, помню, я взял зонтик. Я делал список книг, которые собирался заказать в Лиме, длиннейший список, я не мог вспомнить некоторых авторов. Кроме того, мне было лень. Конечно, доктор Алипио задержался, потому что был в гостях на одной из местных вечеринок, с которыми вы уже знакомы: по бутылке писко и блюду со шкварками на каждого приглашенного и разговоры, бесконечные разговоры. Но я дольше задержался, когда собирался идти за ним.

— А когда вернулись?

— Пластинка Вивальди кончилась.

— А Винни?

— Винни? Скажите Ольга, мисс Эванс. Винни — это англичанка... Ольга спала, как птичка, спрятав голову под руку, а рука была сжата, стиснута, рука искала меня, ждала и, не найдя, скорчилась на одеяле, вот на этом одеяле, на котором вы сидите. Она уснула, уснула и та жизнь, которую она носила в себе. Как говорится, уснула навсегда. Поймите это хорошенько: навсегда.

— Успокойтесь,— сказала мисс Эванс,— выпейте.

В полумраке она протянула ему бутылку.

Лоренсо подошел, и, когда он взял бутылку за горлышко, мисс Эванс взяла его за руку.

— Сядьте здесь. То, что вы мне рассказали, ужасно. Ваши друзья говорили мне, что она умерла, но я не знала как, не знала подробностей. Я не умею утешать, никогда не умела этого делать. Вы простите меня?

— Любовь,— сказал Лоренсо,— это я прочитал однажды на памятнике на английском кладбище в Ницце, любовь горька, как смерть.

Мисс Эванс сидела молча. Лоренсо крепко держал ее за руку. В молчании, в темноте Лоренсо слышал только собственное затрудненное дыхание, которое было словно бы и не его, а другого человека, хоть и вырывалось из его рта.

— И хуже всего то, что я ее хочу, мисс Эванс, я безумно ее хочу. Безумное желание... Здесь, сейчас же...

— Кого?

— Винни. Да, я хочу Винни, когда я рядом с Винни, с другой Винни.

— Какую Винни?

— Ту, что рядом, здесь.

Мисс Эванс посмотрела на пончо, вырисовывавшиеся темным силуэтом, более темным, чем сама темнота. Слабый свет, проникавший в комнату, выхватывал какой-то прямоугольный предмет.

— Все это безумие,— сказала она, отодвигаясь от Лоренсо, который, внезапно, попытался найти губами ее шею,— это макаберная шутка, профессор Манрике; очень сожалею, но я не хочу участвовать в этой игре. Да мне и пора уходить.

Лоренсо отодвинулся, позволил ей подняться и поискать в полумраке сумку. «Времена года» звучали едва слышно. Он увидел, что она идет к дверям.

— Позвольте вас проводить.

Вместе прошли они через сад, мимо эвкалиптов и были уже у ограды. Мисс Эванс взяла себя в руки. Она изо всех сил сжимала сумочку.

— Счастливого пути, доктор, поверьте, что...

Не договорив, она повернулась и пошла. Лоренсо подождал немного, глубоко, всей грудью вдыхая ароматный воздух: хакаранды! Когда она была уже шагах в двадцати, он крикнул:

— Мисс Эванс!

— Мисс Эванс шла, не оборачиваясь.

— Винни!

Она уходила все дальше.

— Ольга!

Теперь, замедлив шаг, она шла тише, но не оборачивалась.

Лоренсо пошел за ней, он шел все быстрей и быстрей, и когда он ее настиг, она к нему повернулась, и он увидел ее растрепанные рыжие волосы, ее лицо — совсем юное, улыбающееся, ее руки, готовые обнять его.

— Ольга,— повторил он.— Возможно ли это? Все снова!

Он обнял ее, целуя так крепко, что они потеряли равновесие и прижались к стене. В конце концов он обвил рукой ее талию, и привел, словно связанную, обратно к дому. Мисс Эванс позволила увести себя, она глядела на деревья, полнившие своим ароматом тихую, безветренную ночь.

— Как, говорил ректор, они называются?

— Хакаранды. Снова, Ольга, мы гуляем под хакарандами.

Они постояли, глядя на деревья. Лоренсо улыбнулся.

— Что? — спросила мисс Эванс.

— Я думал о той эпитафии. Значит, бывает, даже англичане заблуждаются.

РИДДЕР И ПРЕСС-ПАПЬЕ

Чтобы увидеть Чарлза Риддера, нам надо было пересечь на поезде всю Бельгию. Но если принять во внимание размеры страны, то это было все равно что поехать из центра города в один из более или менее отдаленных пригородов. Мы с мадам Анной сели в Антверпене на скорый в одиннадцать утра и, сделав пересадку, к двенадцати оказались уже на перроне Бланкена, затерявшегося среди скучной равнины маленького селенья неподалеку от французской границы.

— Теперь пойдем пешком,— сказала мадам Анна.

И мы отправились в путь; мы шли по ровному полю и вспоминали о том, как однажды, взяв наугад с книжных полок у мадам Анны книгу Риддера, я уже не отрывался от нее, пока не дочитал до конца. И после хотел читать одного Риддера.

Да, все так и было. Целый месяц я только и делал, что читал его произведения. События в них происходили неведомо когда и неведомо где: возможно, на фламандской ярмарке, но также вполне возможно, что и на народном гулянье в Испании или на баварском пивном празднике. По страницам его книг разгуливали дородные мужчины, болтуны и обжоры; они заваливали девиц прямо на лугу и вызывали друг друга на необычные единоборства, в которых побеждала не сноровка, а сила. Этим сочинениям не хватало изысканности, но зато они переливались всеми красками, были неистовы и бесстыдны, в них была та же сила, что в кулаке пахаря, одним ударом разбивающем в пыль ком глины.

Мои восторги заставили мадам Анну поведать мне, что Риддер ее крестный отец, и вот именно поэтому мы, предупредив заранее о нашем посещении, шли теперь через луг напрямик к его загородному дому. Невдалеке я увидел морской пейзаж: море было свинцовое, бурное, и пейзаж этот показался мне в это мгновенье перенесенным сюда с моей родины. Странно, конечно, но так мне показалось, вероятно, из-за дюн, из-за засыпанной песком травы и из-за волн, упорно смывавших все с бесплодного побережья.

Свернув с тропинки, мы увидели вдали самый обыкновенный, как у любого крестьянина в этих местах, дом, стоявший в глубине окруженного каменной стеной двора.

Мы подошли к дверям — впереди шли собаки и куры.

— Я его уже лет десять по крайней мере не видела,— сказала мадам Анна.— Он живет совершенно отшельником.

Встретила нас старая женщина, экономка или домоправительница.

— Господин ждет вас.

Риддер принял нас в гостиной, которая служила ему кабинетом: он сидел в кресле, ноги были укрыты плюшевым одеялом; мы подошли, но он не пошевелился. И однако по величине кресла и по размеру сапог я смог оценить его богатырское сложенье и сразу же понял, что между ним и его твореньями нет разрыва, что этот старый толстяк, краснолицый, седой, с желтыми прокуренными усами, и был той самой матрицей — теперь уже, возможно, пришедшей в негодность,— из которой вышли на свет Божий в серийном производстве все его великаны.

Мадам Анна пояснила, что перед ним ее друг, который приехал из Южной Америки и жаждет с ним познакомиться. Риддер жестом пригласил меня сесть напротив, а его крестница принялась рассказывать обо всех родственниках и обо всем, что случилось за годы, что они не виделись. Риддер слушал со скучающим видом, не произнося в ответ ни слова и разглядывая свои огромные загорелые веснушчатые руки. Время от времени его голубые глаза поглядывали на меня из-под седых бровей, бросали быстрый взгляд, который в это мгновенье словно бы вновь обретал невыносимую остроту. Потом он опять становился рассеянным и безразличным.