Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все поднялись и пошли к длинному столу во дворе. Хоть и теплый был октябрь. Но не лето же. Надо было согреться изнутри «Московской» и успокоиться. Продолжать радоваться сегодняшнему маленькому празднику. Не было причин для волнений. Не было боязни ни за себя, ни за друзей наших. С тем настроем и стали праздновать моё персональное замечательное событие – переход в более тяжелую весовую категорию. И праздновали под баян и радиолу до позднего вечера. Разошлись, когда за уличными столами всех не смогла больше согревать могучая и уважаемая московская водочка, лучший друг и соратник нашего оптимистичного народа.
Утром рано без похмельных стенаний в доме проснулись пять человек. Бабушка, мама, я, тётя Оля и Танька Молчунова. Остальные сползлись к скамеечке перед палисадником к Михалычу. Он выкатился на своей тележке раньше всех, имея в руке бутылку самогона, между культями ног два стакана гранёных, кусок колбасы, нарезанной кружочками и завернутой в магазинную серую бумагу. За спиной у него лежала на боку возле бортика тележки вторая, резервная, бутылка. Отец мой проснулся позже. Поднимался с кровати трудно, неуверенно и так медленно, будто за ночь кто-то его к простыне приклеил. Я даже говорить с ним не стал. Знал, что он ответит. Не впервой же. Отец качнулся в сторону окна, но попал к подоконнику не сразу. Сначала его мотнуло левее и он всем весом ткнулся в бабушкину вышивку крестиком. Она висела в промежутке между кроватью и окном. Со второй попытки бате удалось сесть на подоконник. Он неуверенным взглядом засёк-таки собирающихся к скамеечке соседей, Шурика, гостей из других дворов. Видно, вчера с Михалычем договорились. Он надел какие-то спортивные штаны, фуфайку на майку, сказал в воздух, что хрен он пойдет сегодня на работу и убыл, нечетко перемещаясь в пространстве, вниз, к массам. Мама уже ушла на работу. Бабушка убирала с соседками по дому останки от гулянки во дворе.
А мне одна мысль не давала жизни спокойной со вчерашнего дня. Я и спал плохо. Думал половину, наверное, ночи. О несчастной красавице, сестре родной СССР, преданной нашей стране маленькой Кубе. Мне почему-то казалось, что я не согласен со вчерашними бравыми рассуждениями народа нашего, который пришел на мой день рождения.
– Как-то не стыкуется всё, – думал я с сожалением. – Если американцы приплывут на Кубу на кораблях и солдаты под чьим-то командованием станут давить на Фиделя Кастро, чтобы он не дружил с нами, то на фига нашему правительству сразу стирать с лица земли всю Америку атомными бомбами, от которых и самой Кубы там не останется? Пять бомб в десятки раз мощнее, чем Америка сбросила в Японии, не только всю Америку грохнут, но и Мексику, да все острова вокруг И не только острова. Страны в Латинской Америке тоже. Их же уйма там. Я полез в портфель, достал атлас карт всего мира, приложение к учебнику, нашел Америку. И схватился за голову. Там, вокруг и в середине Карибского моря – куча островов и стран, никаким боком не подтянутых к СССР. Ни плохим, ни хорошим. Живут себе люди на Ямайке, Гаити, на Багамах, в Панаме, Доминикане и Перу, в Гондурасе или в Гватемале. И по фигу им американская зависть к СССР и его друзьям. Ну, там и ещё навалом совсем непричастных к дружбе Кубы и Советского союза государств. Так ведь атомные бомбы наши и их в прах растерзают. Вряд ли наше правительство сможет найти в себе такую дикую ярость, чтобы погубить напрочь полсвета.
Бомбы-то есть. Ракеты есть. Имеем, чем всех запугать и заставить нас бояться. Но атомные и водородные бомбы – это скорее пугалка такая страшная. На самом деле Америку, да, мы не боимся. Никого не боимся, это точно. Но мужики наши вчера палку перегнули насчет атомных бомб, которыми мы будем спасать Кубу от злых американцев. Я пошел к Жуку. У него, я уже рассказывал, имелся дар предвидения.
– Слышь, Жук, – спросил я его пока он открывал коробочку с зубным порошком и макал в порошок мокрую щетку. – А что, наши точно закидают Америку атомными бомбами? Слышал, что наши мужики вчера говорили?
Жук долго чистил зубы, прополаскивал рот прямо из умывальника, висевшего над большим тазом. Ртом толкал вверх клапан-ходунок и вода лилась на зубы. Потом почистил ещё раз, прополоскал рот и тогда только ответил спокойно.
– Вообще ничего там не будет. Поорут все друг на друга, поугрожают страшными страхами, а потом всё заглохнет само по себе. Хотя сейчас вот как раз есть угроза войны. Кубе, конечно, надо помочь. Кроме СССР кто поможет? Никто. Скорее всего, американцы туда своих солдат пошлют, чтобы испугать, а наши своих скинут на Кубу самолётами. И поставят напротив американцев. Тоже попугать. А, может, пару деньков и повоюют. Но Куба от нас не откажется. Так я чую.
– Ладно, – почесал я в затылке. – Без пяти восемь. Пойду в школу. Хорошо тебе учиться в вторую смену.
Я перелез через забор от Жука, быстренько прихватил портфель и ровно по звонку забежал в класс. На первой же перемене я отловил Жердя и без предисловий вогнал его по колено в землю вопросом: – Едешь со мной?
– Еду, – машинально ответил Жердь, потому как мы всюду и так ходили и ездили вместе. – А куда?
– Ну Кубу, бляха-муха! Сейчас такая ситуация. Надо помочь друзьям. Чем больше нас, советских, встанет горой за кубинцев, тем скорее американцы очухаются от сволочных мыслей своих. Увидят, что за Кубу реальные советские люди пришли заступиться. Пока без атомных бомб. И отвяжутся от этой гордой социалистической страны. Думаю, так будет.
– Мысль ядрёная! – восхитился Жердь. – Только как туда доехать, доплыть, долететь? Вот где загогулина. Думать надо. После уроков у меня соберемся. Посидим, покурим. Подумаем. Должны же где-то добровольцев набирать. Проезд бесплатно, еда, обмундирование. Короче, приходи.
После уроков пришел я домой, а в дворе во всю идет продолжение празднования дня рождения моего. Сидят мужики, человек восемь, из которых я знал только троих. Отца, Шурика и Михалыча. Они громко спорили, но о чем – сами потеряли нить красную. По количеству бутылок пустых ясно было, что спор имеет принципиальное значение, но никто не может точно вспомнить с
