Сталин против Зиновьева - Сергей Сергеевич Войтиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
15 августа «Правда» опубликовала сообщение Прокуратуры СССР о передаче на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР «дела Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Смирнова И.Н., Бакаева, Мрачковского, Тер-Ваганяна, Гольцмана, Рейнгольда, Пикеля и других по обвинению в организации ряда террористических актов против руководителей ВКП(б) и Советского государства»[1588].
Примечательно, что на процесс, по справедливому замечанию тогдашнего чекиста, а позднее невозвращенца Александра Михайловича Орлова, вывели Ивана Никитича Смирнова, который с начала 1933 г. находился в тюрьме. Комментируя данный факт, Орлов написал:
«Упрямство Сталина и его желание во что бы то ни стало обвинить Смирнова, невзирая на его абсолютное алиби, поставило Вышинского на суде в очень трудное положение. Чтобы придать сталинской фальсификации хоть минимальную убедительность, в своей судебной речи Вышинский заявил:
– Смирнов может сказать: я ничего не делал. Я был в тюрьме. Наивная отговорка! Смирнов действительно находился в тюрьме начиная с 1 января 1933 г., но мы знаем, что, находясь в тюрьме, он организовал контакты с троцкистами, и был обнаружен шифр, с помощью которого Смирнов, сидя в тюрьме, переписывался со своими друзьями на воле.
Однако Вышинский, разумеется, не смог продемонстрировать суду этот шифр. Не было представлено ни единого письма из тех, что Смирнов будто бы писал в тюрьме, не названо ни одного лица, с которым он якобы вел тайную переписку. Вышинский не смог даже сказать, кто из тюремной охраны помогал Смирнову, передавая на волю его шифрованные послания. Наконец, ни один из подсудимых не сознался в получении каких бы то ни было писем от Смирнова.
Разве что за границей могли найтись люди, способные поверить, будто политические заключенные, находящиеся в сталинских тюрьмах, могли переписываться со своими товарищами на свободе. Советские граждане знали, что это совершенно невозможно. Им было известно, что семьи политзаключенных годами не могли даже узнать, в какой из тюрем содержатся их близкие, и вообще, живы ли они.
Да и какие, собственно, советы мог слать из тюрьмы Смирнов, отрезанный от мира, Мрачковскому или Зиновьеву? Быть может, он должен был писать им: “Цельтесь Сталину не в живот, а в голову”? Да и кому неясно, что настоящие заговорщики никогда не стали бы вести переписку о своих террористических планах с человеком, сидящим в тюрьме под надзором энкаведистских охранников.
Несмотря на все это, Сталин не постеснялся отдать Ягоде приказание “подготовить” Смирнова к судебному процессу и выставить его одним из главных руководителей заговора»[1589].
Здесь следует сделать пояснение источниковедческого характера. В новейшей научной литературе ставится под сомнение достоверность воспоминаний Александра Орлова как исторического источника. Безусловно, любой перебежчик не может не расцениваться иначе, как предатель. И проверять по возможности следует каждую запятую. Однако отрицать ценность воспоминаний Орлова как таковых нельзя. Особенно начинать подобное отрицание с того «аргумента», что Орлов представился за рубежом как «генерал», в то время как он был майором государственной безопасности. Спецзвание «майор госбезопасности» соответствовало воинскому званию «комбриг» – это был генеральский чин. Михаил Иванович Журавлев руководил обороной страны и Москвы осенью 1941 г. вместе со Сталиным, Александром Сергеевичем Щербаковым и Александром Михайловичем Василевским. Какое у него было звание? Старший майор госбезопасности (спецзвание на одну ступень выше того, что было у Орлова). Кроме того, сталинский НКВД обладал огромным массивом информации, причем даже в середине тридцатых годов его сотрудники не были связаны исключительно уставными, служебными отношениями. Не стоит забывать, что многие из них все еще смотрели друг на друга как на товарищей по мировому коммунистическому движению. Это стоит учитывать тем более, когда речь идет о деятелях Коминтерна и внешней разведки (к последним и относился Александр Михайлович). Там помимо субординационных отношений зачастую были и дружеские. И рассказы «по душам» о происходящем были вполне в порядке вещей. Серьезнейшим образом ситуация изменилась именно по итогам «ежовских» чисток, от которых, собственно, и бежал с семьей Александр Орлов. И многое из того, что он утверждал в книге «Тайная история сталинских преступлений», – правда.
«Судебный» процесс в отношении Зиновьева, Каменева и ряда других старых большевиков – бывших деятелей Объединенной оппозиции – открылся 19 августа 1936 г. В тот же день Л.М. Каганович и председатель Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) Н.И. Ежов направили И.В. Сталину «первую информацию [о] процессе»:
«1. Суд открылся [в] 12 часов дня формальным опросом обвиняемых о вручении им обвинительного заключения. На вопрос председателя суда, знакомы ли обвиняемые с материалами обвинения и обвинительным заключением, все ответили утвердительно. Никаких заявлений по этому поводу нет.
2. На вопрос председателя суда, имеют ли подсудимые какие-либо отводы составу суда, все подсудимые ответили, что отводов нет.
3. На вопрос подсудимым, имеются ли какие-либо заявления, поступил ответ Зиновьева и Каменева. Зиновьев и Каменев подали следующие заявления: а) Зиновьев заявил, что он целиком подтверждает показания Бакаева о том, что последний докладывал Зиновьеву о подготовке террористического акта над Кировым и, в частности, о непосредственном исполнителе Николаеве. Кроме того, дополнительно, Зиновьев сообщил, что в день убийства Кирова член Ленинградского центра Мандельштам выехал лично к Зиновьеву для доклада. Мандельштам доложил Зиновьеву все обстоятельства убийства Кирова; б) Каменев просит допросить свидетеля Яковлева, только после его, Каменева, опроса.
4. Зачитано обвинительное заключение. После оглашения обвинительного заключения все подсудимые опрошены, признают ли себя виновными; все ответили: “Да признаем”.
Оговорки сделали трое: а) Смирнов заявил: входил в состав Объединенного центра; знал о том, что Центр организован с террористическими целями; получил лично директиву от Троцкого о переходе к террору. Однако, сам лично в подготовке террористических актов участия не принимал; б) Гольцман заявил, что признает себя виновным. Подтвердил получение письменной директивы от Троцкого о переходе к террору и о том, что эту директиву передал Центру и, в частности, Смирнову. В то же время оговаривает, что лично участия в подготовке террористических актов не принимал; в) Тер-Ваганян признал себя виновным только в пределах данных им показаний (входил в состав террористического Центра и др., согласно его показаниям в протоколе).
5. На иностранных корреспондентов признание всех подсудимых в своей виновности произвело ошеломляющее впечатление.
