Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая - Эрнест Лависс

Энтузиазм, с которым население начинало эту борьбу, казалось, предвещал ей счастливый исход. Существовало, невидимому, только одно средство выиграть войну, при всем неравенстве сил: нужно было, пользуясь этим порывом и тем брожением, которое господствовало в остальной Италии, смело броситься вперед и вызвать грозное движение в северной части полуострова; только смело нападая, можно было с успехом обороняться. Либеральное неаполитанское правительство не поняло этого и вследствие своей робости и нерешительности упустило единственный имевшийся у него шанс отразить нападение австрийцев. Желая до конца остаться на почве законности, оно заявило, что австрийские войска будут признаваться неприятельскими лишь с момента, когда перейдут границу, и ограничилось приготовлениями к обороне. Были сформированы двармии: одна, под начальством Караскозы, расположилась на пути из Рима, между Гаэтой и Апеннинами; другая, под начальством Пепе, заняла Абруцци, к которым приближалась армия Фримона. Пене, преувеличивая силу своего войска, состоявшего в большинстве из необученных рекрутов, задумал отнять у сеоих противников город Риети, был разбит под этой крепостью (7 марта), вынужден был покинуть ущелье Антродокко, представлявшее собой настоящие ворота королевства, и, сохранив вследствие ужасающего дезертирства лишь горсть солдат, без боя отступить к Неаполю. Теперь восстановление Фердинанда в правах абсолютного монарха было лишь вопросом нескольких дней; 23 марта австрийцы вступили в Неаполь, где парламент разошелся, заявив устами Поэрио во имя народного суверенитета протест против подобного нарушения международного права. Последний акт драмы разыгрался в Сицилии, где мессинцы, под руководством генерала Россароля, решили защищаться; Россароль потерпел неудачу в своем предприятии и в первых числах апреля вынужден был покинуть остров.

Фердинанд, следовавший по пятам за австрийскими войсками, вступил в свою столицу, — куда по его приказанию уже раньше прибыл министр полиции, знаменитый Каноза. Нетрудно было предвидеть, какой свирепой реакцией ознаменуется деятельность этих людей. Что касается политических результатов революции, то они были еще более плачевны, так как бремя своего, домашнего, произвола усугубилось теперь всеми невзгодами иноземного порабощения: национальная армия была распущена, и вся неаполитанская территория занята австрийскими войсками. Таким образом, первая попытка итальянцев завоевать себе свободу привела лишь я тому, что самодержавные государи и поддерживавшая их Австрия сделались сильнее, чем когда-либо. * Революция в Пьемонте. Ее причины и ее вожди. Одно зремя можно было думать, что этот порядок вещей недолго удержится: знамя карбонариев было снова поднято на севере в ту самую минуту, когда оно спустилось на юге Италии. Пьемонтская революция последовала почти непо-средственно за неаполитанской; она длилась не так долго и увенчалась лишь мимолетным успехом, но имела большее •значение как по принципам, на которые она опиралась, так и по своим возможным последствиям; она носила и национальный и либеральный характер, была вызвана больше отвращением к Австрии, нежели ненавистью к произволу, и стремилась к установлению конституционного строя лишь с целью подготовить образование в Верхней Италии единого королевства под властью Савойской династии.

Ввиду своеобразных условий народной жизни это движение должно было получить в Пьемонте особенную форму — несколько иную, чем в других местах. Чувства непоколебимой лояльности и верности, одушевлявшие пьемонтцев, не позволяли им возлагать на своего короля ответственность за те бедствия, на которые они жаловались: они во всем обвиняли Австрию, действовавшую по полномочию Священного союза; на основании нескольких капризных выходок короля; по видимому, подтверждавших подобное мнение, сложилась легенда, изображавшая его действующим против воли, под давлением Австрии. Такая легенда являлась удобным оруг днем для возбуждения народа к восстанию, целью которого было не низвергнуть короля, а «вернуть ему свободу действий». Это поняли несколько пылких и смелых молодых людей; во главе их стал Санторре ди Сантароза, который при Наполеоне занимал должность супрефекта, а позднее был пехотным майором и чиновником военного министерства; вокруг него группировались многие товарищи, как то: полковник Сан-Марсано — сын министра иностранных дел, Джасинто ди Колленьо, Моффа ди Лизио, Ансальди. Все они рассчитывали найти поддержку даже на ступенях трона, в лице герцога Кариньянского Карла-Альберта.

Этот принц остался для своих современников живой загадкой, и один из новейших его биографов не нашел для него лучшей характеристики, как прозвище «итальянского Гамлета». Это была натура сложная и неуловимая, полная контрастов и странностей. Его характер объяснялся его прошлым-: его главными отличительными чертами были пламенное воображение, унаследованное от матери, и неисцелимая меланхолия, которую породило воспоминание о молодых годах, проведенных в изгнании, среди семейных несчастий, на служба у человека, отнявшего корону у его родственников. Мировоззрение Карла-Альберта сложилось еще в лагерях Наполеона, где, несмотря на свои династические предрассудки, он усвоил идею нового государства в противоположности государству старого режима. Наконец, роль его определялась отчасти его положением: по рождению предназначенный в наследники престола, по летам бывший гораздо моложе государей, место которых должен был занять, находясь по должности фельдцейхмейстера в постоянных сношениях с частью офицерского корпуса, Карл-Альберт естественно всегда противопоставлялся королю, считался представителем нового порядка вещей, и на него возлагали свои надежды все недовольные. Если бы герцог смело и открыто взял на себя роль вождя недовольных и решительно действовал в соответствующем направлении, он избавил бы страну от многих несчастий, а самого себя — от многих нападок. Но Кард-Альберту к несчастью, не сумел сделать окончательный выбор между своими обязанностями наследного принца и своими симпатиями гражданина, и его нерешительность нанесла непоправимый ущерб тому делу, которому он мог бы доставить торжество своею помощью.

Военный бунт и победа революции. Давно приготовлявшееся восстание началось студенческими волнениями, какие обыкновенно предшествуют народным мятежам в больших городах; оно вспыхнуло в тот момент, когда была подавлена неаполитанская революция, с которой это движение; впрочем, пе имело никакой прямой связи. Все дело было в том, что когда австрийские войска перешли реку По, патриоты решили, что дольше медлить нельзя и что необходимо воспользоваться этой благоприятной минутой, чтобы одним смелым ударом установить независимость Италии. 6 марта, вечером, вожди заговора явились к Карлу-Альберту, указали ему на грозящую опасность, подробно изложили свой план и ушли в уверенности, что всецело склонили его на свою сторону. Но на другой день (7 марта) они узнали, что герцог взял назад свое слово; в следующие два дня он обнаружил этакое же непостоянство в настроениях. В унынии заговорщики решили отсрочить осуществление своих планов, но соответственное распоряжение, которое они послали своим друзьям в провинцию, опоздало. 10 марта в Александрии полковник Ансальди и капитан Пальма возмутили королевских драгун и овладели цитаделью; 12-го к ним присоединился полк легкой кавалерии из Пиньероля, который привели к ним Лизио и Сантароза, а 13-го — появились солдаты и студенты из Турина под предводительством капитана Ферреро; восставшие подняли трехцветное знамя старого Итальянского королевства и образовали джупту итальянской федерации. Тем временем начались волнения в Турине, где народ требовал введения конституции по испанскому образцу, и несколько офицеров-карбонариев овладели цитаделью (12 марта). По совету своего министра иностранных дел, только что вернувшегося с Лайбахского конгресса, Виктор-Эммануил не нашел другого способа примирить свои обязанности по отношению к своим союзникам и свой долг по отношению к народу, как отречься от престола; в ночь на 13 марта он тайно выехал в Ниццу, предварительно назначив своим преемником брата своего Карла-Феликса, находившегося в это время при моденском дворе, а регентом королевства — Карла-Альберта. Герцог, увлекаемый событиями и увещаниями своих друзей, решил воспользоваться своей властью и стать во главе движения. 13 марта он с балкона своего дворца торжественно провозгласил введение конституции по образцу испанской, которой присягнул на следующий день; непосредственно затем он назначил новое министерство и временную джунту из четырех членов; войска, находившиеся в провинциях, кроЬе тех, что стояли в Савойе, Ницце и Новаре, признали новый порядок вещей, и революция, казалось, была завершена.