Динка (ил. А.Ермолаева) - Осеева Валентина Александровна

— Дай только до дома дойти, мерзавка эдакая!..

Помертвевшая Муха с обреченным писком тащилась за ним, а девочки, столпившись на парадном крыльце, сочувственно смотрели ей вслед…

Но Динка видела этого человека впервые. Туго натянутый коричневый костюм, в который было втиснуто его большое, мускулистое тело, при каждом движении трещал по всем швам. Динке почему-то вспомнилась рослая мохноногая лошадь, ей даже показалось, что где-то близко запахло лошадиным потом… Динка повернулась, и взгляд ее упал на Муху.

Они стояли у доски рядом, как две обвиняемые и отрицающие свою вину девочки, Муха и Динка… Синее личико Мухи напоминало сморщенный кулачок, губы ее вытянулись, носик заострился. Динка скользнула взглядом по худенькой фигурке с острыми торчащими лопатками, и ладонь ее снова загорелась от неприятного ощущения.

Динка не волновалась. Все девочки могли подтвердить, что она не виновата. Динке даже хотелось, чтобы при всех мама сама убедилась, что Алина напрасно подозревала сестру и напрасно наговаривала на нее.

Когда начальница при помощи классной дамы окончательно припомнила вчерашнее происшествие и когда оно снова встало перед ней во всей своей неприглядности, она величественно поднялась со стула и, призывая имя божие, обратилась к девочкам с длинными призывами сознаться и облегчить свою совесть.

Но так как обе девочки молчали, то родитель Мухи, подобострастно кланяясь, попросил разрешения «пугнуть» дочку.

— Она меня знает, — сказал он с тяжелым кивком в сторону дочери — Я все силы кладу на ее, не жалею денег на одежу, на книжки, и сласти ей покупаю, когда заслужит, но за баловство, я извиняюсь за выражение, шкуру сдеру! Так что, Нюрка, говори начистоту — ты или не ты барышням платья сколола?

Динка с ужасом смотрела на волосатые руки, с застывшим сердцем слушала незнакомые грубые слова. Но когда рядом, забившись в истерическом плаче, Муха тоненько закричала, словно моля о помощи: «Это не я! Не я! Папа, это не я!.» — сердце Динки перевернулось. Между взрослыми тоже прошел какой-то короткий разговор, и Динке показалось, что о чем-то говорила мама… Багрового от гнева родителя посадили на место, и вслед за ним выступила классная дама:

— Нюра, мы попросим твоего папу, чтобы он не наказывал тебя слишком строго, а потому, если это сделала ты…

Но Муха замахала ручками и в отчаянье шарахнулась к Динке:

— Это не я! Не я! Я не скалывала! Это не я!..

— Это я! — неожиданно громко сказала Динка, выступая вперед и пряча за своей спиной Муху. — Это сделала я! Нюра тут ни при чем! — добавила она с упавшим сердцем, боясь взглянуть на мать.

Наступила мгновенная тишина. Потом кто-то в классе тихонько охнул, коричневые фигурки за партами зашевелились, и, словно по команде, маленькие руки поднялись вверх.

— Неправда… Неправда… Мы знаем кто… — загудел класс. Динка бросилась к передним партам, взмахнула рукой.

— Молчите! Это я! Я одна! — Словно внушая подругам эту мысль, она снова повторила: — Вы все знаете, что это я.

Девочки, растерянно переглядываясь, смолкли, руки неуверенно опустились. Фураж встал со своего места и, низко поклонившись Динке, взял за руку Муху:.

— Ну, вот и спасибо вам, барышня, что вы сознались. Все-таки совесть в вас заговорила…

Динка не слушала и не понимала его слов, вся его фигура И волосатая ручища, которой он теперь покровительственно гладил по голове дочь, вызвали в ней мутное, поднимающееся со дна души отвращение…

— Мама, меня тошнит! — испуганно крикнула она, почти теряя сознание.

Динка уже не помнила, как мама, обняв ее за плечи, поспешно свела с лестницы, как, набросив ей пальто, вывела на улицу и усадила на извозчика.

Динка очнулась только тогда, когда перед глазами ее поплыли знакомые картины: улицы, улицы, дома и люди, веселые, улыбающиеся люди, те, кто во всех ее скитаниях были всегда ее главными утешителями и друзьями. Чужие, но такие дорогие ей люди! Чистый, вольный ветер обдувал Дин-кино лицо; ветер, словно играя, гнул ей навстречу еще черные, но по-весеннему живые ветви деревьев… И к Динке вернулась жизнь. Ее тревожила только мама… Всю дорогу они обе молчали. Динкина голова упиралась в мамино плечо. Мама молчала… Динка повернула к ней лицо и пошевелила губами, она хотела что-то сказать, но мама опередила ее:

— Не надо. Я все поняла, я все знаю, Диночка. И, помолчав, добавила:

— Хочешь, поедем на Крещатик? Или на Батыеву гору. Там сейчас тает снег и бегут большие ручьи…

Глава одиннадцатая

ВЕЛИКОЕ РЕШЕНИЕ

История с Мухой оставила в Динкином дневнике тройку по поведению.

— За что же, мама, если Динка не виноватая — возмущалась Алина.

— Но ведь Динка взяла на себя вину другой девочки, значит, она должна понести за нее и наказание.

Последние события, судилище в классе, Муха и ее отец — все это оставило в душе Динки глубокий след. На другой день, когда она пришла в класс, девочки встретили ее шумной радостью, они как будто наново узнали и еще больше полюбили свою подругу.

— Здравствуй, Диночка!.. Здравствуй, здравствуй!.. — ласково приветствовали они ее.

Одна Муха сиротливо стояла в сторонке, пряча под фартук руки… Динка сама подошла к ней:

— Здравствуй, Муха!

Муха смутилась, покраснела.

— А ты не сердишься на меня? — тихо спросила она.

— Нет, что ты! Это уже все прошло! Только знаешь что, Муха… Не надо больше так делать.

История с Мухой постепенно забывалась, но на Динку сыпались новые удары… Невнимательное поведение в классе, запущенные уроки теперь давали себя чувствовать. Первым ударом была двойка по географии. Боясь огорчить мать, Динка тщательно затерла ее ногтем… Но эта двойка была не последней. Настал день, когда еще более тяжелый удар обрушился на Динкину голову.

На уроке арифметики Динка молча и безнадежно стояла у доски. В голове ее возникали самые неожиданные и нелепые вопросы, связанные с условием задачи, которую нужно было решить. Какой-то купец продал ситец, потом купил шерсть, потом опять что-то продал… В руках у Динки крошился мел: она неожиданно оборачивалась к доске и писала первый вопрос: почем аршин ситцу? Но девочки испуганно и отрицательно трясли головами и показывали что-то на пальцах. Тогда, окончательно запутавшись, Динка записала сразу второй вопрос: почем фураж шерсти?

По классу, словно электрическая искра, пробежал смех, учительница обернулась. Динка начисто вытерла доску, положила на место мел и, опустив руки, встретила строгий, укоризненный взгляд учительницы.

— Жаль, Арсеньева, жаль… — медленно сказала учительница, не отводя от нее пристального взгляда. Может быть, она вспоминала, с какой симпатией относилась к этой девочке, когда та живо и весело пересказывала в классе прочитанную страничку, дополняя ее своими собственными неожиданными подробностями? Может быть, именно сейчас, глядя на убитое, бледное лицо девочки, учительнице действительно стало ее жаль?

Динка любила и уважала свою учительницу. Любовь Ивановна не раз хвалила Динку за прочитанные стихи и громкое чтение. А теперь под суровым взглядом учительницы Динка чувствовала себя хуже всех девочек, глупее всех, ничтожнее всех не только в своем классе, но и на целом свете…

А учительница долго, убийственно долго смотрела на нее… И в классе стояла такая же гнетущая тишина, как в застывшем сердце Динки. Молчание наполняло ее душу тревогой, в ушах начинался звон…

Наконец учительница медленно покачала головой и раскрыла классный журнал.

— Садитесь, госпожа Арсеньева, — преувеличенно вежливо сказала она. — Я ставлю вам двойку.

Динка села на свое место. В переменку ее окружили девочки, они что-то говорили ей, советовали, повторяя:

— Это была очень простая задача… Почему ты не решила ее? Мы же тебе подсказывали! Почему ты не поняла?