Царствование императора Николая II - Сергей Ольденбург

Из этого князь Е. Н. Трубецкой делал вывод, что старый «пугачевский» социализм отходит в прошлое, что в России создалась основа «буржуазной демократии», опирающейся на крестьян-собственников.

«Да, – отвечал на это И. Бунаков, видный публицист-народник,[202] – подъем крестьянского благосостояния в связи с ростом земледельческой культуры и развитием крестьянской общественности, главным образом в форме кооперативной организации, – вот те глубокие социальные сдвиги русской деревни, которые так обидно почти не заметила наша городская интеллигенция… Именно за эти годы так называемой «реакции» и «застоя» в русской деревне, а следовательно, в основном массиве русского социального строя происходили сдвиги, значение которых для будущего страны должно быть громадным».

И. Бунаков признавал, что «народники», предсказывавшие в 1905 г. наступление «разложения деревни», если не будет проведена (очевидно, народническая) земельная реформа, ошиблись: «Земельная реформа не удалась. Но и разложения не наступило. Наоборот, деревня вступила на путь земледельческого прогресса. Нет никаких оснований думать, что она скоро может сойти с этого пути». Но И. Бунаков, в отличие от князя Е. Н. Трубецкого, еще сомневался в том, возможна ли такая быстрая перемена «психики и идеологии» в русском крестьянине, «еще несколько лет тому назад так непочтительно относившемся к собственности… Бывают ли в истории такие внезапные социальные метаморфозы?». Сомневаясь поэтому в прочности новых течений в деревне, И. И. Бунаков, по крайней мере, не отрицал их, присматривался к ним.

Рядовые интеллигенты вообще отказывались их видеть и по-прежнему усматривали в русской действительности только «гнет», «произвол», «нищету», «подавление всякой самодеятельности». П. Б. Струве указал на это в «Русской мысли» (III.1914), в статье «Почему застоялась наша духовная жизнь?». Он отмечал, что раньше у русского интеллигента мысли опережали действительность, теперь же наоборот – «жизнь неуклонно, со стихийной силой движется вперед, а мысль, идейная работа безнадежно отстает, ничего не производит, топчется на месте».

Чем вызывалось это явление? Интеллигенция утратила уверенность в своих былых идеалах. Она уже усомнилась в материализме, в идеях XVIII и XIX вв., даже во всеспасающем значении революции, но как бы не решалась сама себе в этом сознаться. Между тем это разочарование шло очень глубоко, оно отражалось на молодом поколении, на студенчестве, даже на подростках, только начинающих сознательно жить. «Авторитет старшего поколения еще больше понизился в глазах младшего, чем это бывает обычно среди отцов и детей… Он давно так низко не опускался в России, как в эти годы политического и нравственного кризиса», – писал профессор В. И. Вернадский в кадетском «Ежегоднике» газеты «Речь» за 1914 г.

Упадок старых интеллигентских верований породил в период вокруг 1910 г. волну самоубийств среди учащейся молодежи. Эта волна затем начала спадать и заменяться религиозными исканиями. В высшей школе, где политика совершенно замерла – не столько из-за энергичных репрессивных мер Л. А. Кассо, сколько вследствие перемены настроений самого студенчества, – начали возникать – явление доселе неслыханное – различные религиозные кружки. В 1913 г. русское студенчество впервые участвовало в съезде мировой организации христианской молодежи в Соединенных Штатах. «В России в студенчестве рост религиозных кружков есть акт освобождения личности, – писал в упомянутой статье профессор Вернадский. – Еще недавно религиозное чувство здесь скрывалось, религиозная организация была немыслима… Целью было благо массы, и задачи экономического и политического освобождения ставились на первое место, давили все…»

Новой чертой совершенно иного рода было пробуждение интереса ко всем видам спорта. Еще недавно русская учащаяся молодежь считала спорт «неинтеллигентным» занятием; теперь везде вырастали футбольные, теннисные клубы. Широкое развитие начали получать гимнастические организации для детей и подростков: «потешные», названные так в память первых товарищей игр Петра Великого, занимавшиеся своего рода допризывной военной подготовкой; сокола, славянская спортивная организация, имевшая наибольшее развитие у чехов; бойскауты, по английскому типу, созданному полковником Баден-Поуэлем.

Государь с особым интересом следил за развитием этих организаций, особенно потешных. Он предоставлял на них средства из находившегося в его распоряжении десятимиллионного фонда и предполагал создать особое ведомство физического воспитания; но В. Н. Коковцов указал, что Государственная дума вряд ли захочет отпустить кредиты на новое ведомство. В этом вопросе (как и в организации особого Министерства народного здравия) Государственная дума значительно стесняла правительственную инициативу.

Русская молодежь становилась спортивной – это был тоже новый факт, вызывавший порою сетования в радикальных журналах, иронически отзывавшихся о «бицепсах», о «рекордах» и т. д. В газетах и журналах печатались старые формулы; только очень немногие, как авторы «Вех», решались открыто говорить о необходимости пересмотра интеллигентского мировоззрения, но и в молодежи, и на культурных верхах интеллигенции наблюдался глубокий идейный перелом, и разочарование начинало сменяться новыми исканиями.

Русское общество начинало сходить с избитой тропы; оно уже не проповедовало с прежней фанатической уверенностью атеизм, материализм и социализм. Но до широкой полуинтеллигентной массы эта перемена еще не доходила. Там, наоборот, посев XIX в. только еще всходил; там старые догматы считались еще бесспорными, а с ростом грамотности они быстро распространялись в народной массе.

Деревня богатела; голод отходил в область предания; грамотность быстро распространялась; но в то же время деревенская молодежь отрешалась от вековых духовных традиций. Огромное впечатление по своей неприкрашенной правдивости произвел роман И. А. Родионова «Наше преступление», ярко рисовавший рост бессмысленного, жестокого озорства («хулиганства») в деревне. Отовсюду шли сведения об упадке религиозности в крестьянской среде, особенно среди подрастающих поколений.

Князь Е. Н. Трубецкой в той же статье о «Новой земской России» писал: «Несомненный, бросающийся в глаза рост материального благосостояния пока не сопровождается сколько-нибудь заметным духовным подъемом. Духовный облик нашей мелкой буржуазной демократии едва ли может быть назван симпатичным… Растет какой-то могучий организм, но вырастет ли из этого со временем человеческое величие или же могущество большого, но не интересного животного?.. Если у нас есть основание верить в будущее духовного величия России, то это основание скорее в прошлом, чем в настоящем…» Опасения князя Е. Н. Трубецкого были, по существу, того же порядка, как опасения, высказанные П. А. Столыпиным в письме к государю о «грубой демократии» в Сибири.

«Движение кооперативное и движение религиозное идут рука об руку, – отвечал на это в той же «Русской мысли» Ф. Щербина. – Подъем благосостояния масс является необходимым условием для того, чтобы они могли подумать о душе и о предметах высшего порядка…»

Пробуждение религиозных течений в интеллигенции и упадок веры в народных массах совпали с глубоким кризисом в русской церкви. Церковный собор, намеченный в начале 1905 г., так и не был созван. Первое предсоборное присутствие закончило свои работы 15 декабря 1906 г.[203]

Затем в 1911 г. было созвано вторичное предсоборное присутствие, в значительно меньшем составе, почти исключительно из духовенства. Но вопрос о поместном соборе так и не сдвигался с места, хотя его добивались многие известные церковные деятели.

Одной из главных причин задержки созыва собора и церковной реформы было, как это ни кажется парадоксальным на первый взгляд, существование законодательных учреждений. Основные законы не предусматривали особого порядка законодательства по церковным делам; руководящие церковные круги в то же время испытывали колебание при мысли, что внутренние вопросы церковного устройства будут решаться голосами атеистов и иноверцев. Эти сомнения разделял и государь. Государственная дума, со своей стороны, относилась ревниво к возможности изъятия из ее ведения целой области народной жизни, и вопрос о порядке прохождения церковной реформы так и оставался открытым.

Однако и в самой церкви не было единодушия по самым существенным вопросам церковного строительства, в частности в вопросе о восстановлении патриаршества. Роль церкви поэтому оставалась крайне пассивной, и в стране замечалось усиленное развитие всевозможных сект, как мистического, так и рационалистического характера (баптисты).