Владычица озера - Анджей Сапковский

— Черная магия, — задыхался от кашля в дыму другой топорник.

Из амфитеатра донесся страшный треск рушащихся стропил, коньков и столбов. Грохотнуло, громыхнуло, сломалось, в небо взметнулся могучий сноп огня и искр, крыша переломилась и завалилась внутрь, на арену. Здание накренилось, словно поклонилось публике, которую в последний раз повеселило и порадовало эффектным, воистину пламенным бенефисом.

А потом стены рухнули.

Усилиями пожарных и спасателей удалось сохранить лишь половину зернохранилища и примерно четвертую часть пивоварни.

Занимался смертельный рассвет.

Хувенагель сидел в грязи и пепле, в опаленной делии из выпороков. Сидел и жалостливо рыдал, всхлипывал точно малое дитя. Принадлежавшие ему театр, пивоварня и зернохранилище были, конечно, застрахованы. Проблема состояла в том, что страховая компания тоже была собственностью Хувенагеля. Ничто, даже какая-нибудь афера с налогами, не в состоянии была хоть в малой степени восполнить потери.

— Куда теперь? — спросил Геральт, глядя на столб дыма, расплывчатой лентой пачкающий розовеющий зарею горизонт. — Кого ты еще хочешь навестить, Цири?

Она взглянула на него, и он тут же пожалел о своем вопросе. Ему ужасно захотелось обнять ее, держать в объятиях, прижимать к себе, гладить ее волосы. Защитить. Никогда-никогда не допускать, чтобы она оставалась в одиночестве. Чтобы с ней не случилось что-нибудь худое, чтобы ей больше никому и ничему не захотелось мстить.

Йеннифэр молчала. Последнее время Йеннифэр вообще много молчала.

— Теперь, — очень спокойно сказала Цири, — мы поедем в поселок с названием Говорог. Это название идет от опекающего поселок соломенного единорога, смешной, бедной, убогой куколки. Я хочу, чтобы в память о том, что там произошло, жители получили… Ну, если не более ценный, то хотя бы с большим вкусом выполненный тотем. Рассчитываю на твою помощь, Йеннифэр, потому что без магии…

— Знаю, Цири. А дальше что?

— Болота Переплюта. Надеюсь, попаду… К хате на болотах, среди трясин. Там мы найдем останки человека. Я хочу, чтобы эти останки почили в приличной и достойной его могиле.

Геральт продолжал молчать. И не опускал глаз.

— Потом, — продолжала Цири, запросто выдерживая его взгляд, — мы заглянем в Дун Дар. Тамошнюю корчму скорее всего спалили, не исключаю, что корчмаря убили. По моей вине. Меня ослепили ненависть и мстительность. Я попытаюсь как-то отблагодарить его родных.

— Вряд ли, — проговорил он, все еще глядя на нее, — это получится.

— Знаю, — сразу же ответила она, твердо, почти зло. — Но я явлюсь к ним с повинной. Запомню выражение их глаз. Надеюсь, память об этих глазах охранит меня от подобных ошибок. Ты понимаешь это, Геральт?

— Понимаю, Цири, — сказала Йеннифэр. — Оба мы, поверь, очень хорошо понимаем тебя, доченька. Едем.

Лошади неслись как ветер. Как магический ветер. Встревоженный мчащейся тройкой наездников, поднимал голову путник на тракте. Поднимал голову купец на телеге с товарами, преступник, бегущий от правосудия, бродяга-поселенец, изгнанный политиками с земли, на которой он поселился, доверившись другим политикам. Поднимали головы бродяги, дезертир и пилигрим с костылем. Пораженные, напуганные, не уверенные в том, что видели.

По Эббингу и Гесо начинали кружить рассказы. О Диком Гоне. О трех призрачных всадниках.

Рассказы придумывали и повествовали вечерами в пропахших топленым жиром и жареным луком избах, в светлицах, задымленных корчмах, трактирах, на хуторах и заимках. Рассказывали, выдумывали, трепались. О войне. О геройстве и рыцарственности. О дружбе и справедливости. О подлости и предательстве. О любви верной и истинной. О всегда торжествующей дружбе и привязанности. О преступлении и наказании, которое непременно настигает преступников. О правосудии, всегда справедливом и правом.

О правде, которая на манер масла всегда всплывает наверх.

Выдумывали, радуясь выдумке. Сказочному обману. Ибо вокруг-то, в жизни, все делалось навыворот.

Легенда росла и ширилась. Слушатели в благостном трансе глотали, вбирали в себя высокопарные и возвышенные слова сказителей, повествующих о ведьмаке и чародейке. О Башне Ласточки. О Цири, ведьмачке со шрамом на лице. О Кэльпи, зачарованной вороной кобыле.

О Владычице Озера.

Все это случилось спустя многие годы. Спустя многие, многие годы.

Но уже теперь, как набухшие после теплого дождя семена, легенда давала ростки и пускала корни в людских душах.

Незаметно пришел май. Вначале — ночами, которые разгорались и разблескивались далекими огнями Беллетэйна. Когда Цири, странно возбужденная, вскочила на Кэльпи и помчалась к кострам, Геральт и Йеннифэр воспользовались случаем, выпавшей минутой одиночества. Раздевшись лишь настолько, сколько было абсолютно необходимо, они любили друг друга на брошенном на земле кожушке. Спеша и самозабвенно, молча, не произнося ни слова. Быстро и кое-как. Только бы больше и больше.

А когда пришло успокоение, оба, дрожа и сцеловывая с лиц друг у друга слезы, ужасно удивились, сколько же счастья дала им такая, в общем-то невесть какая, любовь.

— Геральт…

— Слушаю, Йен.

— Когда я… Когда мы не были вместе, ты бывал с другими женщинами?

— Нет.

— Ни разу?

— Ни разу.

— У тебя даже голос не дрогнул. Не понимаю, почему я тебе не верю.

— Я всегда думал только о тебе, Йен.

— Теперь верю.

Незаметно пришел май. Пришел и днями. Осот обрызгал желтизной луга, деревья в садах распушились и потяжелели от цветов. Дубравы величественно, чтобы не спешить, все еще оставались темными и голыми, но уже затягивались зеленым туманом, а опушки искрились зелеными пятнышками березы.

В одну из ночей, когда они остановились в заросшей ивами котловине, ведьмака разбудил сон. Кошмар, в котором он видел себя парализованным и безоружным, а огромная серая сова рвала ему когтями лицо, искала глаза острым кривым клювом. Он проснулся. И не понял, не перенесся ли из одного кошмара в другой.

Над их бивуаком клубился свет, на который косились фыркающие лошади. В свете было видно что-то вроде подпертого черной колоннадой замкового зала. Геральт видел огромный стол, вокруг которого сидели десять человек. Десять женщин.

Слышал голоса.

… привести ее к нам, Йеннифэр. Мы приказываем.

Вы не можете мне приказывать. Не можете приказывать ей! У вас нет над ней власти! Никакой!