Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев

и противоречивость его личности. Признавая бесспорным «огромное явление» Солженицына-писателя, отец Александр написал несколько статей и прочитал десятки лекций о его творчестве как «явлении новом, меняющем коренным образом сам воздух русской литературы». Однако после выхода в 1976 году солженицынского «Письма из Америки», в котором прозвучало осуждение Русской Церкви, отец Александр опубликовал свой ответ писателю. В нем содержится упрек в типично интеллигентском невежестве в отношении Церкви и ее истории, а также отмечается отсутствие у самоуверенного русского интеллигента «смирения перед Церковью, нечувствие ее “иноприродности” по отношению ко всем другим областям жизни. Пускай подсознательно, на глубине души, но он убежден, что он нужнее Церкви, чем она ему, и потому, едва переступив ее порог, он начинает не столько спасаться в ней, сколько спасать ее…» (211, с. 799).

Православная Церковь и православная Россия были, по всей видимости, важными темами в его деятельности, причем именно в такой последовательности. В докладе «Духовные судьбы России», произнесенном в 1977 году, отец Александр сразу отметил: «Сейчас идет и, наверное, будет еще долго идти страстный, горячий спор о России… Россия принадлежит к числу тех стран и наций, которые спорят о самих себе. Никогда француз не просыпается утром, спрашивая себя, что значит быть французом. Он совершенно убежден, что быть французом очень хорошо и это совершенно ясно. Русским же свойственно пребывать в постоянном напряженном искании смысла своего собственного существования». Вспоминая свое детство и молодость, отец Александр говорил о «своем опыте

России»: «Это было неразделимое целое – Россия, храм, Церковь, Православие… [поэтому] я никогда не мог понять, как могут существовать какие-то “зарубежные Церкви”, потому что само христианство и есть всегда некая “зарубежная Церковь”, потому что мы – за рубежом мира сего… Осознание этого и стало для меня обретением самой сущности Православия» (211, с. 669, 673).

Но в то же время он не мог остаться чужим в той стране, в которой жил и которую любил. Немало признаний в любви к Америке и Нью-Йорку разбросано по страницам его Дневника. Несмотря на это, за всем этим проступает конфликт, конфликт трагический – между Православием и Америкой.

Согласно словам апостолов, Евангелию должно быть проповеданным по всей вселенной… во всех народах… всей твари… (Мф. 24, 14; Лк. 13, 10; 16, 15). И это произошло, в том числе на земле Америки. Но Америка, та современная нам Америка, которая стала в конце XX века самой сильной и самой богатой, отчего возомнила себя вершительницей судеб других стран и народов, возросла и сформировалась на иной культуре, чем Православие, утверждала в самом зарождении своем иные ценности, чем Евангельские. Главной задачей созданного переселенческого государства стала не защита интересов его граждан, а защита частной собственности граждан – а это совсем иное, чем в некогда христианских государствах Европы. И отец Александр констатировал «поразительную незащищенность в Америке того, кто не принадлежит к денежному establishment (англ.: влиятельные круги)» (210, с. 564). Вот на какой «закваске» сформировалась Америка, ставшая страной не только работящих и предприимчивых людей, но и страной нуворишей и космополитов, жадно поглощающей таланты, но лишенной своей культурной традиции, страной рациональных и прагматичных потребителей всего, от автомобилей до рок-музыки. О современной музыке отец Александр как-то отозвался с тоской: «Пульсация разложения, пульсация пола… этот страшный ритмический крик и вопль в микрофон…» (210, с. 440).

Подавляющую и агрессивную мощь массовой культуры сознавал отец Александр, это угнетало его. «Книги, мечты и разочарования» – так определил он характер своей жизни в Америке. «…В Европе духовно легче, а Америка духовно трудна… Америка – это страна великого одиночества. Каждый – наедине со своей судьбой, под огромным небом, среди необъятной страны», в которой любая культура и традиция «кажутся маленькими» (210, с. 207). «Тоской по культуре», а не только по памятным сердцу местам объясняется его радость от «побегов» в Париж, от прогулок по набережным Сены и по улицам города и его внимание к французской литературе, к общественной и философской мысли во Франции. При всей противоречивости шедших там процессов и несогласии отца Александра со многим и многими, там он ощущал глубину, там он видел существование традиции – даже путем отказа от нее.

В Америке же была пустота, блестящая, сытая, самодовольная пустота. Тайна жизни там была сведена к закону природы. И средний американец освобожден от исканий и откровений, он «не хочет глубины, боится ее и ненавидит ее». Отсюда возникает религия страха, преодолеваемая обрядом. Это «почти патологическая религиозность при почти полной секуляризации сознания». «Странно, но так: американская цивилизация, американская жизнь насквозь религиозны, но только это совсем не post-Christian world, как они любят говорить, а, в очень глубоком смысле, pre-Christian world, то есть мир, не освобожденный от природной “сакральности” (противоположной христианскому “сакраментализму”)». Или иной вопрос: почему женщина не может быть священником? – это ведь противоречит принципам равенства и свободы. «На наше сознание, на наш изначальный опыт современная культура набрасывает аркан принципов, которые, хотя они кажутся “положительными”, на деле отрицательны, ни из какого опыта не вытекают. “Все люди равны”: вот один из корней, самая ложная из всех a priori… Начинать нужно с разоблачения самих этих принципов как ложных – свободы, равенства и т. д., ложных именно своею отвлеченностью, “выдуманностью”. Нужно отвергнуть всю современную культуру в ее духовных – ложных, даже демонических – предпосылках», ибо «послушание Богу есть единственная в этом мире свобода и источник свободы» (210, с. 244, 247, 253, 265).

Он задавался такими вопросами в Дневнике, в своих статьях размышлял о «миссии Православия в Америке». И тем не менее он жил в материальном мире США, но в культурном мире Европы и духовном мире Православия.

В то же время отец Александр вполне сознавал существующую в культурной жизни Запада другую реальную опасность: страстное отрицание либералами «иерархичности жизни», смысла мира, а значит, и Бога. Поистине, сами люди более возлюбили тьму, нежели свет… (Ии. 3, 19). «Христианство разрушает не буржуазия, не капитализм и не армия, а интеллигентская гниль, основанная на беспредельной вере в собственную важность, – делал вывод отец Александр. – Ж.-П. Сартр и Ко. – плохонькие “иконы” дьявола, его пошлости, его суетливой заботы о том, чтобы Адам в раю не забывал о своих “правах”. Там, где говорят о правах, нет Бога. Суета “профессоришек”!.. И пока они суетятся, негодяи, по слову Розанова, овладевают миром» (210, с. 20).

В середине XX века среди западных интеллектуалов зарождаются искания «новой духовности». Размышляя над страницами книги влиятельного западного философа М. Элиаде (1907–1986), отец Александр не может не поразиться: «Интеллектуальная жажда, поиски смысла жизни, история религии, все это