Океан в конце дороги - Нил Гейман

Я никогда не понимал историй для взрослых, и начало там было слишком затянуто. После них мне казалось, что у взрослых свои секреты, масонские заговоры, мистификации. Почему они не хотели читать про Нарнию, таинственные острова, контрабандистов и опасных волшебниц?

Голод давал о себе знать. Я слез с дерева и пошел через задний двор мимо прачечной, пахшей стиральным порошком и плесенью, мимо небольшого дровяного навеса, мимо уличной уборной с деревянными дверками травянисто-зеленого цвета и с пауками, которые висели внутри и ждали. Через черный ход, по коридору, на кухню.

Там была мама с незнакомой мне женщиной. При виде ее в сердце кольнуло. То есть буквально, не в переносном смысле: я почувствовал резкую боль в груди, лишь на секунду, а потом она сразу прошла.

Сестра сидела за кухонным столом, поедая из тарелки кукурузные хлопья.

Женщина была прехорошенькая. С коротковатыми золотисто-медовыми волосами, огромными серо-голубыми глазами и бледно-розовой помадой. Она казалась высокой, даже для взрослого.

«Дорогой, — обратилась мама ко мне, — это Урсула Монктон». Я ничего не ответил. Просто стоял и смотрел на нее. Мама легонько ткнула меня локтем в бок.

«Привет», — поздоровался я.

«Он стесняется, — сказала Урсула Монктон. — Уверена, вот привыкнет ко мне, и мы станем большими друзьями». Она протянула руку и погладила сестру по блеклым, грязно-коричневым волосам. Та расплылась в беззубой улыбке.

«Вы мне так нравитесь! — восхищенно проговорила сестра. И, глядя на нас с мамой, добавила: — Когда я вырасту, хочу быть Урсулой Монктон».

Мама и Урсула засмеялись. «Ах ты, маленькая умница! — похвалила ее Урсула Монктон и повернулась ко мне: — Так что насчет нас, а? Мы ведь тоже друзья?»

Я молча смотрел на нее, такую взрослую, со светлыми волосами, в серо-розовом платье, и мне стало страшно.

Ее платье не было изношенным. Думаю, оно просто так было сделано, такой тип платья. Но когда я смотрел на нее, мне казалось, что платье развевается в этой защищенной от сквозняков кухне, наливаясь ветром, точно парус корабля посреди пустынного океана под оранжевым небом.

Не знаю, что я ответил, если что-то вообще ответил. Но из кухни я вышел, несмотря на голод, даже не взяв яблока.

Я пошел с книгой в сад за домом — под балкон, к цветочной клумбе у окна гостиной, и погрузился в чтение, забывая про голод в путешествии по Египту с богами, у которых были звериные головы и которые разрубали друг друга на части, а потом снова воскрешали.

В саду показалась сестра.

«Мне она так нравится, — заявила она. — Урсула — мой друг. Хочешь посмотреть, что она мне дала?» Сестра вынула небольшой серый кошелек-монетницу с металлической застежкой-бабочкой, вроде того, что был у мамы в сумочке. Было видно, что он сделан из кожи. Может быть, из мышиной? Она открыла кошелек, сунула пальцы в щель и достала большую серебряную монету — полкроны.

«Вот, смотри-смотри! — хвалилась она. — Смотри, что у меня есть!»

Я тоже хотел полкроны. Нет, я хотел то, что можно было купить на полкроны — набор фокусника, пластиковые игрушки-развлекушки, книги, ох, столько много всего. Но маленький серый кошелек с монетой в полкроны я не хотел.

«А мне она не нравится», — возразил я сестре.

«Это потому что я первая ее увидела, — нашлась сестра. — Она мой друг».

Я не думал, что Урсула Монктон была чьим-то другом. Мне захотелось побежать и предупредить о ней Лэтти Хэмпсток — но что бы я сказал? Что новая няня-экономка носит серое и розовое? Что она странно на меня смотрит?

Зачем я тогда отпустил руку Лэтти?! Урсула Монктон — это была моя ошибка, я знал это наверняка, и от нее не избавиться, просто спустив в водосток или подкладывая в кровать лягушек.

В тот момент и надо было удирать, мчаться без оглядки вниз по проселку, пробежать эту милю до фермы Хэмпстоков, но я не сбежал, такси увезло маму в оптику «У Диксонов», где она показывала людям буквы через линзы и выписывала разные средства, чтобы они лучше видели, а я остался с Урсулой Монктон.

Она вышла в сад с подносом сэндвичей.

«Я поговорила с вашей мамой, — начала она, и под бледно-розовой помадой нарисовалась сахарная улыбка. — Пока я тут, вы, дети, не будете разгуливать где попало. Можете играть где угодно в доме и в саду и навещать вместе со мной ваших друзей, но выходить за пределы поместья и шататься по округе строго запрещается».

«Конечно», — согласилась сестра.

Я промолчал.

Сестра уплетала сэндвич с арахисовым маслом.

Я умирал от голода. Но мне не давал покоя вопрос: а что, если есть сэндвичи небезопасно? Наверняка я не знал. Я боялся, вот съем один, и он в желудке превратится в червей, они будут ползать внутри, обживутся у меня в теле, а потом, выбираясь наружу, прогрызут дырки в коже.

Я вернулся в дом. Толкнул дверь в кухню. Урсулы Монктон там не было. Я напихал в карманы фруктов — яблок, апельсинов, жестких бурых груш. Взял три банана, сунул их под джемпер и побежал в свою лабораторию.

Моей лабораторией, так я ее называл, был зеленого цвета сарай — пристройка к огромному старому гаражу, удаленная от дома, насколько это было возможно. Около сарая росла смоковница, правда, мы только и видели, что ее разлапистые листья да зеленые плоды, а спелую смокву так ни разу и не отведали. Я называл сарай лабораторией, потому что хранил там свой набор юного химика: этот набор, мой вечный подарок на день рождения, запретил держать в доме отец, когда я наделал дел в пробирке. Я намешал что ни попадя, подогрел, смесь почернела и изверглась из пробирки с аммиачным выхлопом, который никак не хотел выветриваться. Отец сказал, что не возражает против моих экспериментов (хотя никто из нас не знал, над чем я вообще колдую. Да и какая была разница, маме тоже дарили на день рождения наборы юного химика, и видите, как хорошо все вышло), но чтобы духу их не было в доме.

Я съел банан и грушу, остальные фрукты спрятал под деревянный стол.

Взрослые идут нахоженными тропами. Дети разведывают новые. Взрослый довольствуется привычным, он идет одним и тем же путем сотни, тысячи раз; и, может, ему никогда не придется свернуть, проползти под кустами рододендрона, найти дырки в заборе. Я был ребенком и знал множество способов выбраться из поместья к проселку, не выходя на подъездную дорожку. Я решил, что выскользну из лаборатории, прокрадусь вдоль стены до края лужайки и юркну в кусты азалии и благородного лавра на краю сада. Из кустов спущусь по косогору и вылезу через проржавевшую ограду на проселок.

За мной никто не следил. Я бежал, полз, продирался сквозь лавровые кусты, спускался по косогору, путался в зарослях ежевики и обжигался крапивой, которой в прошлый раз еще не было.