Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы - Екатерина Евгеньевна Дмитриева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О том, что «Выбранные места…» призваны были приподнять «для публики завесу с того нового направления поэта, которое должно было выразиться полно и рельефно в новой редакции второго тома „Мертвых душ“»[80], косвенным образом свидетельствует письмо Гоголя А. О. Смирновой от 21 марта (2 апреля) 1845 года из Франкфурта:
…расход тех сочинений, которые бы мне хотелось пустить в свет, т. е. произведений нынешнего меня, а не прежнего меня, был бы велик, ибо они были бы в потребу всем. Но Бог, который лучше нас знает время всему, не полагал на это своей воли, отъявши на долгое время от меня способность творить. Я мучил себя, насиловал писать, страдал тяжким страданием, видя бессилие, и несколько раз уже причинял себе болезнь таким принуждением и ничего не мог сделать, и все выходило принужденно и дурно. И много, много раз тоска и даже чуть-чуть не отчаяние овладевали мною от этой причины. Но велик Бог, свята его воля, и выше всего его премудрость: не готов я был тогда для таких произведений, к каким стремилась душа моя, нужно было мне самому состроиться и создаться прежде, чем думать о том, дабы состроились и создались другие.
Послав П. А. Плетневу вместо обещанного второго тома поэмы рукопись «Выбранных мест…», Гоголь пишет С. П. Шевыреву:
Из этой книги ты увидишь, что жизнь моя была деятельна даже и в болезненном моем состоянии, хотя на другом поприще, которое есть, впрочем, мое законное поприще… (письмо от 23 сентября (5 октября) 1846 г., Франкфурт).
Свое согласие на переиздание первого тома «Мертвых душ» Гоголь дает со следующим условием: он должен выйти позже «Выбранных мест…»[81]. А за этим скрывается желание представить читателю и первый том поэмы, и продолжающуюся работу над вторым томом – но теперь уже в свете новой своей книги[82].
В письмах 1845–1847 годов, предшествующих выходу «Выбранных мест…», Гоголь, по-видимому вполне сознательно, говорит о своем «труде» («сочинении») обобщенно, так что порой трудно понять, о чем, собственно, идет речь – о втором ли томе поэмы или о книге «Выбранные места…»:
Молитесь, чтобы помог Бог мне в труде, уже не для славы и не для чего-либо другого предпринятого, но в его святое имя и в утешенье душевное брату, а не в увеселение его (письмо А. О. Смирновой от 12 (24) февраля 1845 г., Париж).
Матушке, М. И. Гоголь, Гоголь сходным образом упоминает о «сочинении», без которого ему «нельзя ехать в Иерусалим» (письмо от 13 (25) января 1847 г., Неаполь)[83].
Когда «Выбранные места…» наконец увидели свет – а произошло это в 1847 году, – то разгоревшаяся вокруг них полемика сделала очевидной связь, что существовала между новой книгой и замыслом второго тома гоголевской поэмы. Критики самых разных направлений обсуждали вопрос о возможности продолжения Гоголем работы над поэмой, проецируя идейный пафос «Выбранных мест…» на еще не написанный второй том «Мертвых душ». В. Г. Белинский отвечал на вопрос отрицательно, поскольку уже в «Выбранных местах…» увидел «потерю человека для искусства»[84]. С. Т. Аксаков посчитал намеченную в «Выбранных местах…» перспективу противоречащей самой природе искусства:
Что касается до писем Гоголя к Смирновой, то это прежняя манера Гоголя выпутываться из какой-нибудь прорухи. Второму тому я не верю: или его не будет, или будет дрянь. Добродетельные люди – не предметы для иску<с>ства. Это задача неисполнимая. Я надеюсь, что Гоголь примется за прежние пустячки и побасенки: тут я надеюсь опять наслаждаться творческими произведениями (письмо И. С. Аксакову от 3 апреля <1847, Москва>[85]).
Того же мнения придерживался и брат Николая Станкевича А. В. Станкевич в письме Н. М. Щепкину от 20 февраля 1847 года:
Вряд ли после такой книжицы дождемся чего-нибудь путного от Гоголя[86].
И. С. Аксаков, напротив, именно в новой тенденции, проявившейся в незадолго перед тем вышедшей книге, увидел залог успеха продолжения «Мертвых душ»:
…мне кажется, что Гоголь искренен, что он действует так по обязанности, налагаемой на него убеждением, что все это может быть полезно людям. Слышится иногда истинный, пронзительный голос душевной муки; право, слышатся иногда слезы! Я убежден, впрочем, что все это направление не помешает ему окончить «Мертв<ых> душ». Что если «Мертвые души» явятся, если просветленный художник уразумеет всю жизнь, как она есть, со всеми ее особенностями, но еще глубже, еще дальше проникнет в ее тайны, не односторонне, не увлекаясь досадой и насмешкой – ведь это должно быть что-то исполински-страшное. 2‐й том должен разрешить задачу, которой не разрешили все 1847 лет христианства (письмо к С. Т. Аксакову от 25 января 1847 г.; Калуга[87]).
Отдельный интерес представляет так и не увидевшая в свое время свет статья декабриста Г. С. Батенькова, написанная им в 1849 году в Сибири в связи с сообщением о выходе в свет второй части «Мертвых душ» Гоголя. Как нельзя лучше отражает она умонастроения эпохи: нетерпеливое ожидание продолжения поэмы и вместе с тем сомнения в том, сумеет ли «настоящее поколение», которое «оглушено временем и пространством», а также «нынешний Парнас», погрязнувший «в прозаической письменности», «встретить, как должно, новый труд известной знаменитости»[88].
Отклик заканчивается выражением опасения, что в продолжении «Мертвых душ» вновь скажутся те мистические настроения, которыми уже были проникнуты «Выбранные места…»:
Третья часть «Мертвых душ» не отделится временем. Там ожидаем: силы, идеи, реакции.
Наконец не скроем: нам страшно, что Гоголь впадает в мистицизм, прямой или патриотический. С этого камня преткновения нельзя сойти иначе, как напившись до полного насыщения живой воды[89].
Гоголь, со своей стороны, уже и по выходе в свет книги «Выбранные места…» продолжал просить своих корреспондентов присылать ему отклики и дополнения, описания конкретных характеров, должностных типов, житейских ситуаций, сам придумывая для них заглавия. Только теперь он это делал не столько для продолжения работы над «Выбранными местами…», второе издание которых надеялся в скором времени осуществить, сколько в перспективе работы над вторым томом «Мертвых душ». Об этом он прямо говорил А. О. Смирновой в письме от 10 (22) февраля 1847 года из Неаполя:
У меня голова находчива, и затруднительность обстоятельств усиливает умственную изобретательность; душа же человека с
