Протоколы колдуна Стоменова - Вит Ценёв

То ли рациональная, то ли иррациональная часть моего «Я» толкает меня записывать все это… Я пишу все — слово в слово, иногда вставляя жесты и эмоции — то, чего нет в стенограммах допросов… Тьфу, черт! Какие это допросы!? Светская беседа! Я пропустил тридцатое июля, пятый день допроса, пропустил допрос от шестого августа. Теперь тринадцатого…

Тринадцатый день допроса, 7 августа, понедельник…

Следователь: — А почему именно тринадцать, Андрей Николаевич? Не семнадцать, не тридцать, не все пятьдесят, в конце концов? Отчего так?

Стоменов (поведя плечами): — Так Никола определил. Чтобы род наш крепок был веками, продолжение свое имел верное — надобно, чтоб не менее тринадцати Магов Смертных было, такую же Силу имеющих, что и Никола имеет. Тринадцать необязательное число будет, потому как может быть и больше. Но меньше никак нельзя!

Следователь: — Тринадцать вместе с Николой считается?

Стоменов: — Ну чего как дите малое, Сергей Дмитрич… Конечно, с Николой, а как иначе? Все мы одной Силы будем, только вся и разница, что порождение магическое он нам дал. Так вот, слухай далее. Это я для словца красного сказал, что надобно тринадцать камней краеугольных пренепременно. Так статься может, что и меньше нас будет. Но тогда не будет у нас уверенности твердой, что жизнь нашу земную в полной сохранности обеспечим. Может статься — и ничего все будет, но непреклонности нет…

Следователь: — Не очень я тебя понимаю…

Стоменов: — Чего тут неявного? Вообрази, к примеру, что мы тучи грозовые в нужных местах отводим, разразиться им не даем. Когда нас тринадцать или более, то тучи эти мы пренепременно все отведем, но когда нас меньше — можем и не сдюжить, не поспеть везде. Тогда, если вдруг несметные грозы нахлынут, то и сгинуть могут многие из нашего рода. Ну а если мало гроз выйдет, то и все обойдется… Кумекаешь?

Следователь: — Стараюсь изо всех сил. А хранители ваши как же?

Стоменов: — Ой, Сергей Дмитрич, не докучай старика! Хранители нам подсобляют, каждому в отдельности — от всякой случайности берегут. Чаще всего незримы деяния ихние, живешь ты спокойно и безмятежно, потому как многие беды они отводят. Но и приходят к тебе нередко, ответы дают, назидание делают или предупреждения разные. Хранитель — он как оберег будет, он к роду твоему отношение имеет мельчайшее или не имеет его вовсе, а только о сохранении тебя печется. Мы же — небо порождаем ясное для всех из рода Кривошеевского и Никитовского. Оттого — как семя наше по миру хождение имеет великое, так и нам надобно по миру быть разбросанными на больших друг от друга отдалениях. Уразумел теперь, для чего уход мы из деревни своей сделали и по землям разным находимся?

Следователь: — Кажется, да… Только чего ты мне такие бравады пел, что каждый сам по себе и только на себя надежду имеет? Обратное ведь сейчас говоришь, Андрей Николаевич!

Стоменов: — Это пока в Силе наш род — вот и кажется, что перегиб я делаю. Но случись, как я сказывал, что меньше тринадцати нас станет, что Силы общей нашей недостаточно будет — тогда и уразумеешь, что правду ведаю. Тогда в моменты опасные может любой из нас с враждебностью не сладить, но не будет у такого помощи от рода Кривошеевского. А роду нашенскому быть или в Силе, или не быть вовсе.

Ты не подумай, Сергей Дмитрич, что к роду нашему я всем причисление делаю, кто произошел от семени Кривошеевского аль из чрева породился Никитовского. И далеко не любое семя третьеколенное к роду нашему принадлежность будет иметь, а лишь то, которое путь в жизни этой прошло намеренный, магический. До тех пор, пока статься это может, хранители, намеренно нами приставленные, подле него будут, но как истек срок — и покинут они его, оборвется ниточка родовая. Дальше его судьба уже не интересует никого из рода нашего. И с бабами Никитовскими примерная наука выходит — там в порождении только баба и должна быть, чтоб к роду иметь причисление. Коли родился у Никитовской парень, а девки нет, вот и прервалось родовое продолжение. Но девка Никитовская, если народится, уже в следующем колене род продолжить могет…

Следователь: — Погоди, Андрей Николаевич, погоди! В третьем колене — это, выходит, у тебя сын родился, у сына сын и если у следующего тоже сын будет — именно он род продолжает, так? (Стоменов кивает) Если женщина родила дочь, то дочь этой дочери станет роду принадлежать, верно?

Стоменов: — Нет, Сергей Дмитрич, никакой уверенности, что сын с третьего колена или дочь со второго частью рода Кривошеевского станут. Чаще — и не становятся как раз. Но если Путь свой проходят — тогда все верно… Уразумел теперь, отчего деток наших по миру этому во множестве ходит, а в роду самом никак не больше пятидесяти будет всего? Уразумел, вижу. Теперь на другое ответ тебе дам, что узнать хочешь (следователь шутливо грозит Стоменову пальцем). Да, может статься, что в первом уже или во втором колене хворый человек окажется или немощный, но плод породить сможет. Никак семени, которое семя породит нужное, мы не способствуем, за их судьбою не приглядываем, хранителей нету рядом с ними. Кого больной породит — как не другого больного, так ведь думаешь? Только не выходит так, как ты полагаешь. Здоровья семя Кривошеевского любому, из него взращенному, лет на сорок хватит, никак не меньше. Спорить с тобой не буду, не всегда семя колена третьего здоровье великое имеет, да только одно известно доподлинно, что кто Путь проходит магический, тот и здоровье надобное обретает вскорости, и тогда только семени своему ход дает дальнейший. Вот так будет, Сергей Дмитрич, предполагать всякое можно, да только делается многое, чтоб не было предположений всяких в жизненности нашей… (помолчав немного) Со стороны послушаешь, небось, дак лучше и не жить вовсе, чем такую науку сложную постигать… (улыбается) Нет, Дмитрич, светло мне живется, безоблачно, сладостно. Ты вот меня понять силишься, но мне тебя понять много труднее будет, коли заговоришь о своем… Только не заговоришь ты, знаю и не прошу поэтому. Оно и ладно, потому как не стал бы я тебя слухать, Сергей Дмитрич. Да, не стал бы…

(Через некоторую паузу) Еще вот чего тебе поведаю… Попомни вещь одну очень сурьезно, так как многое она в тебе развернуть сможет, если усвоишь. Ты, Сергей Дмитрич, нужду ко словам моим имеешь некоторую, а я, глядишь, да и скажу многое, чтобы тебе удовлетворение дать. Тогда ты меня бойся, как и всякого другого страшись, кто с подмогою к тебе приходит. Когда человек случайный или намеренный тебе помощь делает, он потом всю жизню свою в ожиданиях, что ты ему в ножки ежеминутно поклоны отвешивать зачнешь. Людишки — они о добре говорят только, но добра истинного немного деят, больше наград разных от него жаждут. Говорится в книгах — дескать, стучи и откроется, но говорю я тебе: не стучи вовсе или колотись только по нужде смертной. Но еще более — за стол не садись, если дверь эту тебе открыли и приглашают, потому как не выйдет тебе на пользу это… Кровью истекаешь если, то к тому стремись, кто залечит рану твою, а поутру и не вспомнит, что ушел ты, не благодарствуя и не прощаясь. Вот добро истинное, если тебе угодно представленье о нем заиметь. А коли нет человека такого, лучшим смерть принять будет, чем у жалосливых и благодарностей ожидающих лекариться…

Следователь: — Сурово говоришь, Андрей Николаевич! Даже если и прав ты — не бывать по-твоему. Мир такой, какой он есть, его не переделать…

Стоменов: — А мир переделывать и надобности нет, он завсегда справедливый выходит. Вот говор идет иногда, что в тюрьмах закон волчий держится. Мне довелось однажды с вором разговор весть, так они как говорят? Не жалей, не бойся, не проси… И слова эти верными будут, как бы тебе обратного ни хотелось, но только это слова лишь, а по делу все иное выходит, и люди те много хуже волков выходят. Но Маг Смертный жалости не знает, потому как Силу имеет… Он Смертную науку ведает, посему и страха не терпит… И не просит, потому как Силы его лишает деяние сие…

Кристо Ракшиев (дневники)

…Сон неожиданно взорвался в моей голове ослепительной вспышкой. Потный, мокрый, я лежал в своей постели, и мысли мои были светлы, как никогда раньше. Ночной прохладный сквозняк торопливо пробирался сквозь раскрытое окно, блики ползли по стене и умирали в углу комнаты. Я прикидывал так и этак, но из ЕГО слов мой мир рассыпался снежною пылью. Он был непрочен, этот ЕГО мир… И вдруг все сложилось в моей голове. Я лежал и наслаждался этим. Я наслаждался ощущением собственного ничтожества. Я восторгался красотою и великолепием его мира, который не существовал для меня… Я парил над землей, переживая сумасшедший восторг озарения. Его мир не существовал для меня… Его мир не существует для многих… Не для тебя, и не для тебя, и не для тебя — суки вы, суки, сукины вы дети! Не для вас, понимаете!