Мед и яд любви - Юрий Рюриков

Возможно, и у наших чувств есть волновая энергия и мы ощущаем ее какими-то неизвестными нам нервными механизмами, какими-то таящимися в подсознании приемниками энергии.

При разных чувствах в организме протекают, очевидно, разные процессы — биофизические и биохимические, и они дают разные излучения. Есть, возможно, свои, особые волны у радости, грусти, презрения, ликования, тоски, гнева, страха, удивления, тревоги…

Может быть, и разные характеры излучают разную энергию: сильный, волевой источает волны спокойствия, уверенности; возбудимый испускает токи нервозности, сердитый — режущие токи злости, добрый — покоящие волны душевной мягкости.

Придет время, психологи расшифруют эти излучения, и это поможет уменьшить нашу беспомощность перед многими своими чувствами…

Сензитивы любви.

В сильной любви каждый из нас, пусть ненадолго, может как бы стать сензитивом. Любовь — мощный усилитель человеческой энергии, и она очень обостряет — хотя бы на время, хотя бы к одному человеку — дремлющую в нас способность улавливать волны чужой души.

Это уже не гипотеза, а твердые факты и надежные наблюдения, их много и в живой жизни, и в книгах олюбви. Вот, пожалуй, самое разительное из таких наблюдений — вспышка «ясновидения» у Константина Левина и Кити.

«Когда встали из-за стола, Левину хотелось идти за Кити в гостиную; но он боялся, не будет ли ей это неприятно… Он остался в кружке мужчин, принимая участие в общем разговоре, и, не глядя на Кити, чувствовал ее движения, ее взгляды и то место, на котором она была в гостиной»[10].

Он чувствовал все это из другой комнаты! Он как бы видел ее внутренними глазами своей души. Он разговаривал о вещах, которые всегда казались ему необыкновенно важны, но которые вдруг потеряли для него всякую важность. «Он знал теперь то, что одно важно. И это одно было сначала там, в гостиной, а потом стало подвигаться и остановилось у двери. Он, не оборачиваясь, почувствовал устремленный на себя взгляд и улыбку и не мог не обернуться. Она стояла в дверях сЩербацким исмотрела на него».

Толстой поразительно чутко передает смутность, скоторой Левин ощущал Кити в соседней комнате: Левин как бы чувствовал, что там не она, не живая Кити, а что-то «одно» — что-то туманное, среднего рода, — как бы облачко, сгусток чего-то самого важного для него. Экстрасенсы сказали бы, что он ощущал ее «биополе», чувствовал энергетическое облачко, из которого оно состоит. И он видел на своем внутреннем экране, как это «одно» «стало подвигаться», а подойдя к двери и став видимым, оно вдруг сгустилось, и он почувствовал — еще не видя — не просто какое-то нечто, а ее «устремленный на себя взгляд и улыбку».

И заговорив, они понимают друг друга не через слова, а через прямое — «телепатическое» — улавливание мыслей друг друга, через непосредственное ощущение чужих ощущений.

«Она сморщила лоб, стараясь понять. Но только что он начал объяснять, она уже поняла… Левин радостно улыбнулся: так ему поразителен был этот переход от запутанного многословного спора сПесцовым и братом к этому лаконичному и ясному, без слов почти, сообщению самых сложных мыслей».

Напряжение счастья и страх потерять это счастье достигли у них предела, и на этом пределе у них начинается апогей «телепатии».

«— Вот, — сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: «Когда вы мне ответили: этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?» Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу;но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.

Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать…

— Я поняла, — сказала она покраснев.

— Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым обозначалось слово никогда.

— Это слово значит никогда, — сказала она, — но это неправда[11]!

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о… Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «Тогда я не могла иначе ответить».

Он взглянул на нее вопросительно, робко.

— А т… А теперь? — спросил он.

— Ну, так вот прочтите. Я скажу то, что бы желала. Очень бы желала! — Она написала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: «Чтобы вы могли забыть и простить, что было».

Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: «Мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас».

Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой.

— Я поняла, — шепотом сказала она.

Он сел и написал длинную фразу. Она все поняла и, не спрашивая его: так ли? взяла мел и тотчас же ответила.

Он долго не мог понять того, что она написала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастья… Но в прелестных сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и написала ответ: да».

Эта сцена — великое предвосхищение будущих открытий, и она больше века поражала своей загадочностью и ставила в тупик несколько поколений читающих. И только сейчас мы начинаем понимать, как стало возможно это невозможное, почти колдовское проницание людей друг в друга.

Как это было в жизни.

Впрочем, может быть, это только фантазия, художественный вымысел? Но вот разговор Толстого с юной Соней Берс, его будущей женой — разговор, который был на самом деле[12].

Однажды — у них еще не было объяснения, было только тяготение друг к другу — Толстой написал ей мелком на карточном столе: «В. м. и п. с. с. ж. н. м. м. с. и н. с.».

Можно ли отгадать, какие слова таятся за вереницей этих букв? В обычном состоянии, пожалуй, невозможно, но в особом… Софью Берс озарило:

«Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне мою старость и невозможность счастья», — прочла я.

Сердце мое забилось так сильно, в висках что-то застучало, лицо горело — я была вне времени, вне сознания всего земного: мне казалось, что я все могла, все понимала, обнимала все необъятное в эту минуту».

Что такое эти вспышки ясновидения, это странное ощущение всемогущества, всепонимания, выхода из времени, из всех земных пут? Видимо, это загадочное состояние разбудили в ней и первые вспышки любви, и тайное предощущение будущих поворотов, и смутное понимание, что с ней происходит что-то сверх-значительное…

«— Ну, еще, — сказал Лев Николаевич и начал писать:

«В в. с. с. л. в. н. м. и в. с. Л. З. м. в. с в. с. Т.»

«В вашей семье существует ложный взгляд на меня и вашу сестру, Лизу. Защитите меня вы с вашей сестрой Танечкой», — быстро и без запинки читала я по начальным буквам.

…Наше возбужденное состояние было настолько более повышенное, чем обычное состояние душ человеческих, что ничто уже не удивляло нас».

Сильная любовь как бы рождает в психике человека новые приемники, которые улавливают скрытые излучения чужой психики. У любящих появляется «внутривидение», «дальночувствие», начинают идти чередой — но у одних часто, у других редко — мгновенные озарения, наития, подсознательные прозрения в близкой душе.

Об этих таинственных силах психики много думал Гёте. Он был убежден: «Есть такие состояния, когда щупальца нашей души протягиваются за ее телесные границы… Каждому из нас присущи электрические и магнетические силы, которые наподобие настоящего магнита что-то притягивают или отталкивают…

…Эта магнетическая сила очень велика и воздействует даже на расстоянии. В юности нередко бывало, что на одинокой прогулке меня вдруг охватывало влечение к любимой девушке, я долго думал о ней, и потом оказывалось, что она и вправду встречалась мне. «Мне вдруг стало так тревожно в моей светелке, — говорила она, — что я ничего не могла с собой поделать и поспешила тебе навстречу».

И Гёте рассказывает про случай, когда он вернулся после отлучки, но из-за придворных обязанностей три дня не мог навестить свою возлюбленную. Наконец он вырвался к ней, но, подойдя к ее двери, услышал чужие голоса и повернул назад.

«Мрачный и снедаемый страстью, я кружил по городу, наверно, с час, с тоской думая о возлюбленной и стараясь почаще проходить мимо ее дома». Идя мимо в очередной раз, он вдруг заметил, что в ее окне нет света, и кинулся искать ее. Сначала он ходил по освещенным улицам, но вдруг его потянуло в маленькую и темную боковую уличку. Он пошел почти на ощупь и спустя сто шагов вдруг увидел идущую навстречу женщину: это была она…

— Почему вы не приходили? — спросила она. — Я сегодня случайно узнала, что вы уже три дня как воротились, и весь день проплакала: думала, вы совсем меня забыли. А час назад такая тоска на меня напала, такая тревога… (Как раз в это время он ушел от ее двери, «мрачный и снедаемый страстью»). Ко мне пришли подруги, и мне казалось, что они сидят целую вечность. Наконец, они ушли, я невольно схватила шляпу и пелерину, меня влекло на воздух, в темноту… И все время я думала о вас, надеялась вас встретить».